Невозможные жизни Греты Уэллс

– Разве я что-то говорила?

Должно быть, ей проболталась Грета из 1941 года.

– Ты сказала, одиннадцатого ноября. В одиннадцать часов.

Мы полагаем, что способны воздействовать на жизнь людей, и, возможно, так оно и есть. Но, наверное, это не относится к истории. Во всяком случае, я на такое не способна. Нельзя воздействовать на крупные события, на войны, выборы, эпидемии. Я об этом и не помышляла. Я была маленьким человеком в огромном мире. Кое-кто из гостей Рут наверняка заключил бы соответствующее пари, чтобы его имя попало в газеты и книги. Окажись он в других мирах, в других временах, все могло бы сдвинуться, как от землетрясения. Бывают такие люди. Может, к ним относилась и тетя Рут – но никак не маленькая рыжая Грета Уэллс.

Тетя Рут наклонилась ко мне: судя по запаху, она выпила кое-что покрепче красного вина.

– Моя дорогая, ты пророчица.

В конце концов, так и было. Я задумалась: есть ли у меня еще сведения, которые могут пригодиться ей или кому-нибудь из моих знакомых? «Да, эта война закончилась, но спустя каких-нибудь двадцать лет – всего-навсего! – начнется другая, и нас ждут новые ужасы». «Эта эпидемия закончится, но через шестьдесят лет распространится новая смертоносная зараза». Почему еще одна будущая Грета, пророчица или ангел, не явится ко мне со словами, что наша напасть пройдет, что парни перестанут умирать тысячами, что мир возьмет и вылечит их, перестав насмехаться над рядами тел, ждущих захоронения? Где она? Почему я стала последней, окончательной версией самой себя? Конечно, где-то была другая Грета, лучше и мудрее меня, и она могла бы сказать, чем все закончится.

Музыка прекратилась. Хриплый гул разговора вначале вырос, а затем упал, подобно волне, и разбился на отдельные голоса; зазвучало фортепиано. Я увидела длинноволосого бармена – тот яростно стучал по клавишам и пел, но что именно, я не разобрала. Рут снова наклонилась ко мне, блестя глазами, открыв рот, чтобы заговорить. Но тут все радостно запели:

Джонни, получи пистолет, пистолет…

Я чуть не расплакалась – от вида гостей, пьяных от вина и оттого, что ужас наконец прекратился. Мысль о том, что погибло столько людей, была невыносима. Но больше никто не умрет. Все, кто сидел в грязных окопах, были спасены.

Ты хватай его и беги за мной.
Слышишь, нас с тобой зовут,
За Свободу бой ведут.

Те, кто продавал хлеб, и те, кто стриг собак, бармены и официанты, все, кто ушел на войну, чтобы непременно погибнуть, подобно остальным, – они вернутся домой! Они спасены. Подумать только – спасены! Мне пришлось отвернуться от Рут. Я больше не могла сдерживать рыдания. Я была потрясена: появиться здесь в разгар Хеллоуина, увидеть этих молодых ребят, думать о том, что другие тоже вернутся домой, что все кончено, ужас прекратился! Разве могли они знать, что я все понимала – и никогда не рассчитывала пережить такой день? Парни были спасены.

Там и тут, там и тут
Слово правды летит, как салют,
Бьют барабаны, ликуют страны,
И всюду янки идут,
Там и тут.

Пьяный старик в длинном китайском халате бил себя в грудь. Две молодые женщины обнимались: они наверняка кого-то любили. Их солдаты придут домой и никогда не станут рассказывать о том, что видели, и женятся на этих девушках, и вырастят детей, чтобы снова послать их на войну. И снова с Германией. И мы снова будем петь здесь, в этой же гостиной, эту же песню. Я стояла, поражаясь всеобщему безумию.

Победим всех и вернемся,
Но вернемся только, когда победим!

И лишь позже, когда пришел Феликс, когда я увидела его смеющимся, в сюртуке и с цилиндром в руках, я почувствовала, как сердце смешно встрепенулось у меня в груди – словно собака, которую на несколько дней оставили одну. «Феликс!» Он посмотрел на меня с любопытством. Лицо его, от подбородка до аккуратно причесанных волос, уже раскраснелось от вина, и выглядел он еще более хрупким, чем обычно. Белая роза в петлице завяла. Я потянула его к себе, но, как только заговорила с ним, поняла, что ошиблась: он явился давно и какое-то время скрывался в гуще толпы, а сейчас подошел попрощаться. По его словам, он направлялся на другую вечеринку.

– Я пойду с тобой, – заявила я.

– В другой раз, пышечка, – сказал он, густо покраснев. – Замужним дамам там не место.

Было ясно, что это ложь. Я засмеялась:

– Я ведь могу делать все, что хочу, не так ли?

Феликс удивился. Еще раньше он вытащил из петлицы розу и теперь теребил ее, роняя лепестки в чашу. Моя реплика заставила его застыть на месте.