Читаем Невозвращенец [сборник] полностью

Егоров ждал их в холле. Квятковский извинился за опоздание, всю вину свалил на нее. Русский, конечно, смутился, почему-то стал сам оправдываться: дескать, причинил столько беспокойства госпоже Верде. Потом они ужинали, выпили две бутылки мозельвейна. Говорили только об итогах конгресса. Кэтрин чувствовала себя в их компании лишней и дождаться не могла, когда все это кончится. Кончилось в одиннадцатом часу. Как и было договорено, Кэтрин пригласила мужчин заехать ненадолго к ней, выпить по чашке кофе. Егоров долго отказывался, но, заслышав о приготовленных для него кассетах с песнями Ивана Реброва и Бориса Рубашкина, уступил.

Дома Верде принялась варить кофе, Квятковский же достал из бара бутылку принесенного им ранее коньяку. Когда Верде вкатила в гостиную столик с кофе, печеньем и фруктами, мужчины уже выпили по рюмке. Русский окинул ее каким-то рассеянным взглядом и произнес:

– Кофе это хорошо, потому что я очень устал и…

Он не договорил – странно качнулся, пробормотал неслышно какие-то слова и опустился без чувств на тахту.

– Майкл, ему плохо! – встревоженная Кэтрин кинулась к гостю.

Квятковский преградил ей дорогу:

– Тихо-тихо… Все в порядке. Принеси влажное полотенце и положи ему на лоб. А я вызову врача…

Через несколько минут в квартиру вошли трое мужчин в форменной одежде служащих городской «скорой помощи». Старший, видимо, врач, бегло осмотрел Егорова, пощупал пульс.

– Сердечный приступ, – сказал он, после чего уверенно сделал больному внутривенное вливание и распорядился уложить его на носилки.

Двое крепких молодых санитаров вынесли Егорова на улицу, там погрузили в машину. Вместе с ними уехал, якобы в больницу, и Квятковский, шепнув в дверях Кэтрин, что он проследит сам, чтобы Егорову оказали требуемую неотложную помощь, а затем позвонит в русское консульство и отель.

На следующий день газеты сообщили, что русский профессор попросил у властей политического убежища. Однако в них, равно как в последующих телепередачах, не было ни слова о приступе болезни.

Верде не была «полной курицей» – так на языке ее родины называли круглых дурочек, – она прекрасно поняла, что произошло на ее квартире. Но поняла и то, что рассказывать об этом событии корреспондентам не надо. Бравые молодцы со «скорой» выглядели очень уж серьезно.

– Все ясно, – подвел итог первой части рассказа Верде ее благодарный слушатель. – У Квятковского и его людей в тот день что-то не сработало, случилась накладка. И он срочно организовал новый вариант – решил усыпить и выкрасть Егорова с вашей помощью. Ладно, поехали дальше. Позже Квятковский вам что-нибудь говорил о русском?

– Нет, да я и не спрашивала. Но кое-что я знаю.

– Что именно?

– В тот вечер события развивались так стремительно, что Майкл не успел выписать мне обещанный чек. Потом я несколько раз звонила ему, чтобы напомнить, но не заставала ни дома, ни в офисе. Как-то я поехала к своему врачу и на обратном пути решила завернуть к Майклу – это неподалеку. И надо же, застала его дома. Горничная, Ингрид, сказала, что хозяин только что направился в ванную, и предложила подождать его в кабинете, а сама ушла на кухню.

– К вам она хорошо относится?

– Нет, терпеть не может. Как и я ее. Поэтому и не стала просить ее принести мне что-нибудь выпить, я знаю, что бар у Майкла в кабинете.

Я выпила совсем немного и тут заметила на письменном столе лист бумаги, а на нем фломастером слово «Егоров» и цифры «18.07». Так как у нас сейчас далеко не июль, я поняла, что это не дата, а показатель таймера видеомагнитофона – он тут же стоял, на столе. Я открыла дверь и прислушалась: в ванной шумела вода, а Ингрид болтала с кем-то по телефону. Тогда я включила видео на нужные цифры. На экране появилось изображение Егорова. Он был неузнаваем. Косноязычно, сбиваясь, он что-то говорил человеку за кадром. Я не знаю русского языка, но сообразила, что он говорит как пьяный или под «травкой». Потом я перемотала пленку обратно и выключила видео.

Это была исключительно важная информация. Значит, Квятковский не вышел из игры и даже хранит материалы обработки пленника у себя дома. Эльф продолжил расспросы:

– И что было дальше?

– Ничего интересного. Майкл вышел из ванной, выписал мне чек, и я уехала. С тех пор мы не виделись. И вряд ли уже увидимся.

– Почему так?

Женщина горько хмыкнула:

– Вы же знаете, наверняка все знаете обо мне. Я обречена. С каждым дном боли усиливаются. Не помогает даже это. – Кэтрин кивнула в сторону пепельницы. Эльф уже приметил в ней две пустые ампулы. Он придвинул к ней деньги:

– Тогда возьмите, пожалуйста. Сможете лечь в дорогую клинику, нанять сиделку. Вы их заработали.

Верде отрицательно покачала головой:

– Вы прекрасно знаете, что они достанутся не врачам, а… торговцам. А я уже и так продала русского Квятковскому. С меня этой торговли хватит. А потом Майкл не стоит этих денег, возьмите его задаром. И это в придачу.

Кэтрин подошла к письменному столу, выдвинула ящик, покопавшись, вытащила связку ключей, бросила Эльфу.

– Что это?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза