Невозвращенец [сборник]

Странное дело, но при виде безусловно компрометирующей фотографии Квятковский воспрянул духом. «“Фирма” таким образом сводить со мной счета не станет, – прикрыв глаза, размышлял Квятковский. – Не ее почерк. Клиенты этого Редли не оттуда. А откуда именно – не мое дело. Этот тип все равно ничего не скажет. Лицо знакомое. Где я его видел? Какая разница. Главное, в том, что он предлагает, есть смысл. Просто так из игры мне не выйти. Подсыплет что-нибудь Петер из своих снадобий, и все кончено. Скрыться не дадут. Придется идти на риск, дай бог, в последний раз в этой проклятой жизни». Квятковский приоткрыл глаза. Редли сидел спокойно. Он уже не улыбался. Но и не «дожимал» его мефистофельским взглядом. Просто ожидал делового ответа. Квятковский выдвинул верхний ящик стола и, словно ненароком, смахнул туда фотографию. Потом закрыл ящик. Этот Редли, вернее, тот, кто за ним стоял, все рассчитал точно.

– Условия принимаю, – сказал он независимым тоном, буднично, словно ничего особенного не происходило. – Только я не знаю, как это сделать. Егоров под сильной охраной.

– Нам известно, – подтвердил Редли. – Если не ошибаюсь, русского содержат на вилле в Клауспарке?

Он не спрашивал – просто демонстрировал Квятковскому степень своей осведомленности. И тот оценил это в должной мере.

– Да.

– Надо добиться, чтобы его перевели сюда. Именно вы и будете с ним работать. Санкция господина Барлаха у вас имеется. Остается только еще раз позвонить ему, чтобы решить вопрос о доставке Егорова на эту квартиру. Мотивировать можно желательностью смены обстановки, проявлением к нему заботы и прочей ерундой. Ну а здесь такой охраны, как на вилле, не разместить, что и требуется.

«Господи, неужто Петер предал? Откуда ему известно об этом разговоре с шефом? Неужто Петер? Впрочем, теперь и это уже не имеет ровным счетом никакого значения», – прервал свои размышления Квятковский и, вздохнув, сказал деловито:

– Попробую договориться. Хотя и не уверен, пойдет ли на это шеф.

– Пойдет. У него тоже нет другого выхода. – Редли встал. – Завтра в восемь жду вас в баре у салона мод Кернера. До свидания.

Скрипнула дверь. Егоров обернулся. В комнату вошел Рейке, молча сел на стул.

– Это опять вы, – тихо сказал Егоров. – Сколько же можно? Неужели вы, образованный человек, не можете понять, что я знаю о советских военных ракетах не больше, чем пишут в газетах. К военным исследованиям вообще не имею никакого отношения. Зря только переводите на меня свои препараты.

Рейке по-прежнему молчал.

– Не понимаю, – продолжал Егоров, – какого черта я еще вам нужен? Все заявления уже сделал, грязью облил кого только можно. Что дальше?

– С вами хочет встретиться профессор Квятковский, – неожиданно сказал Рейке.

– Это еще зачем? – вскинулся русский. – Я полагаю, миссия этого негодяя закончилась после того, как он подсыпал мне в коньяк какую-то дрянь.

– Не говорите ерунду, – вдруг обиделся за приятеля Рейке. – После сердечного приступа вас отправили в больницу. Пришли в сознание вы только через сутки. Поскольку делегация уже улетела в Москву, вы испугались последствий и попросили у нас политического убежища. А теперь валите все на Квятковского. Нехорошо.

Егоров даже рассмеялся от такой непринужденной наглости.

– Вы, наверное, считаете меня за полного идиота. Какая больница? Я очнулся в этой комнате.

– Просто вы ничего не помните. Амнезия. Короче говоря, Квятковский предлагает вам погостить у него. Как вы на это смотрите?

– Пустой вопрос. Я пленник, и перевозить меня можно куда угодно без моего согласия.

– Хорошо. Через час будьте готовы. Только без глупостей. С вами поедет Макс, а он парень решительный.

Егоров весьма приблизительно знал, что с ним произошло. Ситуацию, в которую он попал, предвидеть было невозможно. Ничто не предвещало беды. Квятковского он знал давно, как ученого ценил невысоко, но и худого за ним не знал. Встречал раньше и его секретаршу, похоже, по совместительству и любовницу. Но его это никак не касалось. Ужин был приятный, но почему он завершился столь трагически? Что произошло? Двадцать с лишним дней плена возникали в его памяти как сплошной кошмар. Соединить все в логическую цепь было трудно. Но все-таки он попытался это сделать…

Очнулся здесь, в странной комнате, как потом выяснилось – настоящей тюремной камере. Рядом сидел этот огромный рыжий мужчина, назвавшийся Петером. Расспросив его о самочувствии, Петер с улыбкой сказал, что его просьба о предоставлении политического убежища скоро будет рассмотрена и можно рассчитывать на положительный результат. Но для этого ему, Егорову, нужно сделать два-три заявления о «безобразных нравах в советской науке».

Тогда Егоров ничего не понял. Поначалу решил, что его с кем-то спутали, пытался объяснить это Петеру, требовал вызвать советского консула. Собеседник только ухмылялся. Потом ушел, порекомендовав Егорову хорошо подумать над его предложением.