Невозвратные дали. Дневники путешествий

Мы Симферополь пролетаем, еле видя его, только меняем такси: в Бахчисарай! (Не была в Симферополе с 23-х с Валей[88], больным, любимым… Тут — его операция, мысли о смерти с ним, если… Тут было «Кафе сердечное (ый?)»… Не те улицы, не те дома, все прошло! Его нет на свете…

В Бахчисарае ищем адрес — остановиться — тщетно: художница — звала, ждет[89]. Но, спутав улицы Восточную с Восстания, — едем по кривым — вверх-вниз, улочкам Бахчисарая по второму адресу и находим его, отпустив такси, пешком. Поэтессы (соотечественницы Валерика!) армянки Марии Альбовой[90] нет дома, будет вечером. Заносим наш огромный рюкзак к соседям и — налегке — в Музей[91]. Тип мечети. Тут был гарем. Восстановлены его комнаты. Восковые куклы в натуральную величину, наложницы хана: любимая (русская, в кокошнике с жемчугом) и еще 300 их жило где-то там, в комнатушках. Сердце полно: вот когда бы я сюда ворвалась с войсками, хана — в плен, их — на волю! Но не с кем поделиться этим нежданным азартом — Валерик пошел бродить отдельно от нас, разглядывает стены, убранство мавританского стиля, хочет побыть — один; моя тоска — жгучей. Бедные женщины, оне[92]! (Бедные — мы… Непонятное мужское сердце!)

Мы у «Бахчисарайского фонтана»[93]. С Валериком, вчетвером.

Но жизнь мчится. Пачки видов Бахчисарая, на них нежные надписи, уют обеда вчетвером в местной столовой, сидим с Женей, мальчики нам несут тарелки со снедью, в стаканах питье…

Над Бахчисараем — с Пушкиным, Мариной, Лжедмитрием и стихами Марины о них — синяя ночь, обрывок луны зашел за гарем, кривые улицы — лунны. Альбовой всё нет, и мы бродим, смешав мальчиков — Женя с Валериком, я — с Андреем, говорим, говорим… Решаем зайти все в кино. Ждем начала его под шелковицей? На скамье. Лунные тени… Жизнь летит, сердце замерло тоской о прошлом. Я не видела фильма (может, спала?).

Альбова приняла нас, но четверых устроить не смогла, дала адрес близкой гостиницы. Мальчики, попрощавшись, ушли.

Поэтесса, Армении дочь, накормив, уложила нас на диванах с горой подушек под картинами, портретами и стихами. У нее тоже страсть к кошкам. И уже стоит ночь.

Синяя магия сна.
Черный уснувший буйвол.
Медленно падает с нас
Мантия белой тоски.
Ночь без просыпу и дна
Так упоительно лунна…
Черный на синем зрачок.
Черный уснувший буйвол.
Оцепененье влечет.
Только минуты близки
Света, что выплеснет, рьян,
С рыжим проснувшимся хрипом…
«Улица. Ночь. Египет»
Мартирос Сарьян.[94]

На утренней, солнечной узкой улице Бахчисарая мы сели в автобус на Севастополь. Я не помню особенностей пути. Но когда на автобусной площади знаменитого города, дважды героя, — где я не была с одиннадцати лет, Марине — тринадцать, с еще живой мамой, с папой… — Андрей и Женя никак не могли решиться, ехать ли нам в гостиницу или идти за женщиной, звавшей к себе на квартиру (я держала нейтралитет, чтоб не спорить, хотела ж (как и Валерик — в гостиницу, чтоб свободней!) — я увидела в первый раз моего — сына? внука? кого? — в раздражении. Озираясь, как затравленный, он сверкал глазами, насмешничал, возмущался. Я ласково успокаивала, звала в юмор: не всё ли равно, только бы все миром. Андрей в азарте спора, чтоб убедить Женю, стал рыцарски на одно колено, и, смеясь, Женя сдалась. Потеряв время, поехали на край города на автобусе (а говорила женщина — рядом), и там, вместо обещанных комнат, женщина рассовала нас с вещами, меж комнат с людьми. Был и юмор: «одного из парней» — с собой в комнату. Мы с Женей, смеясь, матерински не согласились, и наших мальчиков запихали вместе, но в проходную.

Маленький садик в уступах, дощатый скворешник уборной, от него — вид на город. Но, умывшись, уже не терпит более ничего Валерик: «Пока Евгения Филипповна отдохнет и соберется с Андреем — едемте в Херсонес! Встреча с ними у входа в Музей!»

Жене было душно в комнате, и она устала. Я распахнула окно, спросила, когда их ждать, сказала о плане Валерика — и мы уже летим с горы…

Автобусный путь! В «русскую Помпею!», как когда-то мальпосты и омнибусы, в век шарманок и музыкальных шкатулок, ты везешь нас, автобус, через весь грохот города — в тишину старины… Мы идем, Старость и Молодость, остатки женской души и расцвет — мужской, мимо каменно-известковых стен — туда, где синеют покой и прохлада. (Так стрелка компаса знает, где Север…) Я не думала, что это так близко! Из одного Царства Истории, Русской — в Историю Греции[95]… Херсонес!

— Мы проходим меж низких стен, домов редеющих — кончаются — кончились, и на повороте Валерик мне говорит:

— Мы потом зайдем к одному моему другу, здесь живущему за виллой Боргезе, у площади (я забыла иностранное слово).