Невозвратные дали. Дневники путешествий

Мы выходим счастливой ватагой вчетвером, в черные тени домов, гор, в указанное нам зрелище чьего-то очертания на скале, когда луна встанет вон там… Море плещет ритмично и нежно, почти штиль, стоит волшебная лунная ночь. Но Женя и Андрей идут медленно, мы — быстрее, и мы исчезаем за поворотом скалы. Справа — море, глубоко внизу, воздушное от лунного света. Края бухты обнимают его тесным объятьем (в Коктебельском объятье — широко, отпускает на волю)… Слева крутая скала горит лунным блеском. Валерик крепко держит меня под руку. Его голос — глухой, близкий сейчас, слышен мне во всей тонкости интонаций, как бы пронизан лунным лучом. Он рассказывает мне о себе. О Тане, которую он любил с каким-то безумьем — такая любовь не могла длиться, она была обречена на разрыв. Но сразу после нее настало, как бедствие, новое счастье. (Слушаю и понимаю: страсть.) Нонна была хороша… несравненна! Но она не была умна… Но талантлива! (Слушаю, в легком трепете — удивительна мужская душа… Никогда бы не могла любить глупого человека…) Но любовь его к его Нонне врастает в меня весомо, как скала, мимо которой идем. Она была старше его на 15 лет. Замужем. Металась между мужем и ним — он устал ждать. Измучился. И тут, может быть, чтобы найти выход — он согласился стать мужем женщины, с которой учился, она, как он, лечилась в психиатрической больнице и убедила его жениться на ней как спасенье ему и ей. Он весь еще был — с Нонной, но после двух недель теснейшей дружбы с мужем Нонны он потерял пути веры в единство с нею, — а тут был человек, которую он жалел — хоть кому-то сделать добро… Но из брака ничего не вышло, это был ад. Родился мертвый недоношенный ребенок (он не хотел ребенка, она настояла), ее подруги считают его чуть ли не убийцей. Он уходил от жены, не мог с нею быть… Уезжая в конце лета в Крым, он ей сказал, что он с нею расстается. Им предстоит развод.

Я молча сжимаю руку его, как руку заблудившегося ребенка, мне дорога его Таня, и Нонна, и все, кого он любил с юности, но этот надуманный, насильственный брак (к ней, он говорит, не было даже влеченья!) — мне чужд. Этот брак изломал его жизнь! Его душа открыта моей с удивительной тягой. В прозрачности. Растворена в этой лунной ночи. Лицо ангела надо мной! Лунно-белое! Темны темнотой теней, горных теней — глаза! Мы идем назад (море слева, скалы — справа), и снова повернув — море справа, мы встречаемся и расходимся с Андреем и Женей, киваем друг другу и вновь растворяемся в свете луны, как ель над скалой, голубая от лунного света… Через несколько дней Женя о ней написала:

Прозрачно-черной и туманно-белой
Была та ночь. Луна, гора и море,
И — дерево: на склоне, осиянно
Взнесенное — в молитвенном безмолвье,
В сознанье чуда, в ожиданье ль чуда…
То дерево — его я не забуду.
Ту елочку — в ночи прозрачно-черной,
В ночи прозрачно-белой — никогда![84]

Мирно ложимся, встретясь под левой горой, вчетвером войдя в дом, в смежных комнатах: старые девочки в глубине, их стерегут юные мальчики. Луна зашла за гору над потускневшим заливом, окна потухли одно за другим, все спят…

Наутро спор: что лучше — Коктебель, Новый Свет? Мальчикам нравится здесь, мне меж этих гор — тесно, чуждо, парадно, не то — Коктебель вольный, любимый! Увы, Женино мненье не помню. Ближе к ним, кажется. И хоть залив по-новому голубой, расплавясь не в луне, в солнце — Женя и я решаем ехать назад одни, ибо обоим им — по-разному, но равно страстно хочется еще день и ночь — тут. Завтрак — и стережем автобус. Они провожают нас. Валерик дает надписанные мне книжку «Судак», цветные виды местности. Эти надписи будут со мной вместе — просить Бога, чтобы тут без меня ничего не случилось…

Тонкая книжка «Судак» с рисунками Генуэзской башни под горой у моря. Надпись мне:

…И имени нежней уста его
Не прошептали, чем «Цветаева»

Дорогой Анастасии Ивановне в память искристых дней в Новом Свете.

4 окт. 1971 г. Валерий Исаянц

На открытке генуэзских башен — надпись:

Дорогой Анастасии Ивановне Цветаевой в память блистательной совместной поездки в Новый Свет.

4–5 окт. 1971 г. Валерий Исаянц.

Над этой надписью — четыре строки его стихов:

Отрадно грусть свою рассеяв,
Забыться в сутолоке дня…
Длиной в тысячелетье Одиссея
Косая тень преследует меня.

1971

Женя меньше, чем я, тревожится об Андрее, но Андрей — разумней! Валерик…