Невозвратные дали. Дневники путешествий

Привал. Все устроил Андрей. Упоительно есть на воздухе, на деревянном столе, вскипятив на плитке чайник, заварив чай (спор — как заварить жарче чай: у обоих мальчиков свой метод, разный, Женя знаток, чаехлеб известный). Одна я в стороне, в час утешенья не чая, согласная на любой. Хлеб, сыр, масло, яйца. От Андрея уют в хозяйстве — ждала, но инициатива и даже некое упорство приемов в Валерике — неожиданны. (Забываю, что кроме Суворовского училища и годов студенчества, оконченного Воронежского университета он еще много ездил — с товарищами? с женой? ведь он был — женат… Валерик — женатый? Этого себе представить — нельзя! Мрачнеющего от каждой настойчивой просьбы, для кого уйти естественнее, чем подойти (отчего так полна чуда его нежная дружба со мной, чем-то его так привязавшей…) Может быть, мне удастся что-то в нем во благо ему — повернуть.

Еда — позади. Так! Мы с Женей будем ночь в задней комнате, Андрей и Валерик — в первой, проходной. К морю! В новую незнакомую бухту! Горы теснее, чем в Коктебеле, море еще синей. Новизна — как в детстве! Крутой спуск. Но, его одолев под руку с Андреем, Женя отказывается куда-то идти: тут!

Тут? И только всего? Сесть на камешки? Нет, на это мы с Валериком не согласны! Идти! Куда? В Шаляпинский грот[79]! Расстаемся. Вправо и вправо берегом по лесенке вверх и — тропинкой, меж крутых камней, извилистой, местами нелегкой, мы спешим. Он — впереди, я — за ним, как шли в Лягушачью, временами молча берясь за протянутую мне руку, пальцы о пальцы, крючок на петлю, мускульная ритмическая помощь, мгновенная, — и снова спешим вперед — он впереди, я — сзади. Я чувствую в нем удивительную радость, что я иду быстро, легко, и может быть, удивление тает уже — так он принял в себя чудо моих 77-и лет, «Оду пешему ходу» Маринину[80]… Цветаевская порода! От его молчаливого одобрения, сходного с счастьем, я готова еще быстрее, еще легче идти! Но и солнце щедрей, чем везде! Как Валерик прекрасней всех юношей! Море синей Черного, зеленей Средиземного! Скалы — круче шиферных генуэзских, золотых Côte d'Azur[81], где я семнадцати шла с восемнадцатилетним Борисом… Мы — под горизонтальным навесом скалы. Надписи. Это и есть Шаляпинский грот? Да. Присели. Не хочется! Люди идут куда-то? Пойдем дальше и мы. По тропинке уже, обрыв круче, камни крупнее и скользче. Азарт хода. Идем. Иду. Но я вдруг останавливаюсь. Дальше я не пойду! Нет! До поворота осталось сажени — две, может быть, меньше, но камни тропинки наклонены, держаться совсем не за что, обрыв вертикален и близок! Соображаю вмиг: Валерик встанет у самого края, чтобы меня поддержать — и от страха, что он так стоит, я поскользнусь непременно… вдвоем полетим в море? Разбиваясь о скалы? Нет!

Мое «нет» твердо. Только одну минуту он пробует меня убедить. Не сдаюсь. Мимо нас, пугаясь, цепляясь за неуловимые выступы, медленно идут вперед две, три молодые женщины в трусах и бюстгальтерах, полуголые, загорелые. Не идут, а ползут в крутом наклоне. Бережно уступаю им место, уважая их смелость, за нее стараюсь простить их бесстыдство. Я уже повернула назад. Я никогда не узнаю — он никогда не скажет, и потому я его не спрошу — был ли разочарован во мне Валерик на нашем обратном пути. Что я не дошла так совсем мало, чтобы повернуть за скалу и увидеть и грот, и Царскую бухту[82], целый маленький новый мир… Он довел меня в нашу бухту, к Жене с Андреем — и пошел один назад — походить по горам.

Что он любит одиночество — я знала. Я только попросила его вернуться до темноты, чтобы я за него не боялась. Он уклончиво обещал, успокаивая. Нет, я забыла! На нашем обратном пути он мне читал стихи…