Невская битва

Это стрела. А если дубиной или топором? А если меч, да такой острый, что им с пальцев ногти резать можно?.. И ей так остро это представилось, что сирот­ки по спине побежали, по загривку, по плечам, до са-

мых локтей… А что, если он уже сегодня сражается с жадными и завистливыми латинами? Что, если его в это самое мгновенье и ранят стрелой или мечом?

Саночке захотелось выть от безысходности. Ну по­чему женам нельзя с мужьями вместе на войну хо­дить, чтобы не мучиться в неведении, как он там, яс­ный сокол?

Почему… Понятно, почему. А дети? Вон Вася. Спит себе и во сне улыбается. Потом проснется и сразу его ласкай, иначе огорчится. А если бы жена при муже в полки пошла, куда Васю девать? Сказывают, будто поганые батыи со всем семейством в поход идут. Труд­но себе представить.

Может быть, съесть чего-нибудь? Сегодня пятни­ца, день постный, можно было бы постного пирожка с рыбкой. Но есть совсем-совсем не хочется. К иконам:

— Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий! Спаси и сохрани милого друга моего, мужа моего Александ­ра! От ран, от болезней и погибели огради его!

Лампада, подаренная ей женихом накануне обру­чения, ободряюще горела под образами. Он сказал тог­да, что покуда горит она, сердце его ей принадлежать будет. Стало быть, если он погибнет, то лампада долж­на погаснуть, ибо сердечную жизнь Александра с того мгновенья понесут к престолу Всевышнего. Но коли она горит, значит, жив Леско милый.

Ей стало легче, но ненадолго. Снова, как только се­ла и попыталась продолжить вышивку, полезли изо всех щелей колючие мысли, и хуже всего стало, когда она вдруг отчетливо осознала, что так будет всегда, ибо если и разобьют нынче свеев, то не сегодня-завтра иной лютый враг придет на Русь, а Александру только успевай из полка в полк ходить, из края в край, по всем рубежам Отчизны нашей. К счастью, вскоре проснулся Васюня, отвлек ее на долгое время от дур­ных предчувствий, покуда с ним возилась. Взглянула на него, и вдруг пронзило странное впечатление, будто он прямо на глазах заметно подрос и повзрослел. А по-

том он еще и доказал это, когда, рыча медвежонком, прополз через всю спальню из одного угла в другой, под иконы и Александрову лампаду, хотя доселе та­ких длинных расстояний не подзывал ни разу. Там за­мер, зачарованно глядя на образа, показал на них пальцем и сказал:

— Атбт!

Днем он съел столько сметаны с морковной кашей, что Саночка и впрямь удивилась — что это вдруг стало с ее мальчиком, никогда так жадно не кушал. Насы­тившись, Вася развеселился, долго с улыбкой глядел в лицо матери и нежно говорил ей:

—   Амбм, бма, абмма!

—   Ах ты мой чухончик дорогой, — радовалась та­кому разговору Брячиславна. — Ах ты мой ижорчик-обжорчик! Что б я без тебя делала, ума не приложу. Должно быть, от тоски захворала бы. Где же теперь наш атбт родненький?

Весь день Вася спасал ее от тягостных мыслей, а ночью, когда он спал, ей снова было невмоготу. Те­перь уж она почти точно была уверена, что убили ее ненаглядного мужа, причем убили именно сегодня, в эту пятницу. Ей хотелось бежать куда глаза глядят и кричать во весь голос от душевной муки, и от невоз­можности совершить это делалось еще хуже. Вдруг вместо нее закричал и разрыдался Вася, и она долго не могла его успокоить, а он потом еще много раз за ночь просыпался и плакал. Она хуже прежнего перепуга­лась, что или сглазила его, или он тоже почувствовал, что отца его уже нет в живых.

Суббота оказалась еще хуже. Вася весь день с ут­ра до вечера роптал, хныкал, а иной раз принимался Рыдать во весь голос. И лишь когда заметили, что он гложет спинку кровати, стало легче на душе — зуб­ки. Зато в тревогах о сынке Брячиславна хоть немно­го забывала про тревоги о муже. Но когда Вася засы­пал, все ее существо вновь охватывало будто тяже­лой болезнью. Она уже ничего не могла — ни

рукодельничать, ни стряпать, ни читать, люди сде­лались ей отвратительны, она раздражалась на них и ни за что ни про что распекала прислугу. Весь день в субботу она ничего не ела, кусок не лез в горло, да­же вечером после церкви. А среди ночи, когда Вася опять взялся гневаться на свои зудящие десны и во­пить обиженным и злым голосом, на Саночку вдруг напал такой голод, что самой стыдно стало. Ей при­несли пирогов, ветчины, сыра, даже подогрели жар­кое, и она ела все подряд, служанка Марья не успе­вала ей подавать кушанья и даже однажды осмели­лась пошутить:

— Брячиславна! Никак у тебя тоже зубки? Саночка хотела было рассмеяться на такую шутку, но вместо этого ни с того ни с сего расплакалась и обо­звала Марью дурой.

В такой маяте наступил воскресный день Равно­апостольного Владимира. С утра Александра опять плакала, когда вспомнила, что накануне намерева­лась причаститься, а ночью-то как облопалась куша­ньями! На исповеди перед владыкой Спиридоном во всем раскаялась и все свои сердечные муки ему распи­сала. Он ее утешил: