Невская битва

Ехали молча, у Александра в животе заскреблось от голода. С утра, как поели в Кобыльем Городище ржаной солодухи с горячим хлебом, так с тех пор ма­ковой росинки во рту не было. К обеду хозяева обеща­ли наварить разнообразие каш, чтобы все могли насы­титься вдоволь, ибо на завтра, на день битвы, назна­чался наистрожайший пост до самого одоления, аще таковое произойдет.

Судя по молчанию, все тоже думали о еде, прислу­шиваясь к рычаниям диких зверей в густых чащобах своей утробы. Как всегда в таких случаях, молчанием старших по чину воспользовался Андреев отрок Ники­та Переяска:

— А вот я слышал, что на горе Афоне есть один старец по имени Мавридон. Сам такой маленький-ма­ленький и сухонький-сухонький. Он славится тем, что всю свою жизнь соблюдал в течение всего года Вели­кий пост так, как его соблюдают в Великую пятницу. А потом вдруг стал есть все подряд: и свинину, и бы­ков, и баранов. И целыми днями ест их ненасытно.

В день по целому быку съедает. В другой день трех свиней съест. В третий — стадо баранов поглотит. И все ему мало. Со всех окрестных греческих селений к нему приводят стада и тут же, рядом с его кельей, жарят-парят. Он ест и все кричит: «Еще подавай!»

А сам по-прежнему остается махонький и сухонький.

Посмотришь: в чем только душа держится, а при этом такое вот ненасыщение!

—    Отчего же он так прожорлив стал? — удивился князь Андрей. По голосу его слышалось, что ему, как всегда, неловко за своего верного и надежного, но столь легоязычного оруженосца. — Опять ты мелешь пусто­ту какую-то!

—    А вот дослушайте, — невозмутимо отвечал Никита. — Однажды накануне Пасхи к нему в келью явился сам целитель и великомученик Пантелеймон и сказал: «Радуйся, Мавридоне! На великий подвиг те­бя благословляет сам Иисус Христос! С сего часа в тебе

откроется бездонная утроба, и ты будешь есть все под­ряд, и одно только скоромное. А за это многих христи­ан на миру спасешь». И когда Пантелеймон ушел, ста­рец Мавридон почувствовал такой страшный голод, будто и впрямь в животе у него распахнулась про­пасть. Пошел и прямо в пятницу Страстей Господних съел целую свинью, пробегавшую мимо монастыря. И с того дня началось. И все это ради спасения право­славных.

—    Да как же сие спасение происходит-то? — не­ терпеливо спросил Терентий Мороз. — Ничего не по­нимаю!

—    Это потому, что ты бывший немец и еще не вполне православным умом окреп, — довольно подло ударил Терентия в больное место Переяска. — Нам-то сразу понятно, в чем наше спасение от Мавридона.

—    А мне не понятно! — рассердился на братова от­рока Александр. — Должно быть, оттого, что и во мне не вся кровь чисто русская, а имеется и чешская, и молдавская, и английская, и даже свейская присут­ствует. Ежели подсчитать, то и я на треть немец. Рас­толкуй нам, немцам, про Мавридоново спасение!

—    Да не слушайте его, брате! — испугался Алек­сандрова гнева князь Андрей. — Переяску моего не знаешь? Откуда там мимо Афона свинье пробегать? Да и имени такого нет — Мавридон.

—    Оно новое, — обиженно и громко воскликнул Никита. — А спасение от Мавридона идет вот какое. Допустим, Туреня захотел в Великий пост тайно сви­нины или баранины пожрати…

—    Почему это я захочу свинину или баранину! — возмутился второй Андреев отрок Туреня. — Эй! Никитка!

—    Ладно, ладно, допустим, не наш Туреня, а ка­кой-то другой Туреня решит полакомиться скоромным во время самых строгих дней поста. Но в сей же миг старец Мавридон на святой горе Афоне вместо него эту свинью или барана съест, а у Турени в животе благо­ дать вспыхнет и пуще прежнего — отвращение к ско­ромному. Так Мавридон и многих других спасает.

—    Враки! — сердито сказал князь Андрей. — Нынче же пойдешь на исповедь.

—    Нынче все пойдем исповедоваться, — отвечал Никита. — И вовсе это не враки. Могу даже привести доказательство.

—    Приведи!

—    Очень просто. Заметьте, что в последнее время постящихся на Руси сильно прибавилось. Спраши­вается: отчего? Ответ: воздействие Мавридонова по­двига.

—    А не слышно ли там про такого старца, который бы ежедневно вино бочками в себя вливал? — спросил Никиту Ратисвет. — Я вот отчего-то в последнее время вина совсем не хочу. Глядишь, и вовсе, по примеру князя Александра, брошу пить его. Хороший был бы

монастырь на Афоне! Один стадами скот пожирает, другой бочками вино хлещет, третий по сотне жен в день у себя принимает, четвертый окрестности грабе­жом разоряет. А за это во всем христианском мире ни­кто не пьет, все постятся, с женами, аки ангелы, не по­знаются, и никто никого не грабит, не разоряет.

Княжий отряд тем временем выехал к повороту, за которым открылся вид на залив, образующийся впадением в озеро реки Желчи. Слева и спереди вставали острова — Озолица и Городец, высоко вздыма­лась скала Вороньего Камня, а справа уходили в небо многочисленные дымы над кострами и печными тру­бами — всюду варился предстоящий обед, особенно там, далеко, в четырех верстах отсюда, в Кобыльем Го­родище, богатом селе, ставшем главным пристанищем русской рати.