Невская битва

И, проехав мимо вымолов, взошли на Великий мост. Впереди вставал величественный кремль, из-за каменных стен которого выглядывали шапки соборов, справа Волхов стремил свои воды на полночь к Ладож­скому озеру, распрямлял и набычивал разноцветные паруса кораблей, а слева распахивался простор, там речной рукав из Мячина озера вливался в Волхов, и вдалеке, за стрелкой полуострова, виднелись купола Юрьева монастыря, вдруг сверкнувшие на солнце так, что померещился там ангел… И еще не знали сыны Ярослава, что одному из них через шесть лет быть по-хоронену в той обители…

— Спаси, Господи, и помилуй родители моя Феодора и Феодосию, братию и сестры, жену мою Алек­сандру, сына Василия и сродники моя по плоти, и вся ближний рода моего, и друга, и даруй им мирная Твоя и премирная благая.

Он невольно оглянулся и увидел, как улыбается Саночка, кормя своего задумчивого едока, весьма важно относящегося к своему насыщению. Молочная ему женушка попалась — многие не могут сами долго выкормить первенцев, а Саночка, гляди-ка, полгода уже сама вскармливает и не подает знаков, что скоро кончится млекопитание.

Когда он привез ее сюда, в Новгород, он видел, как она перепугана, как ей хочется бежать от этого неснос­ного новгородского гомона. Она и сказала тогда ему: «Как же можно жить тут, Леско милый?» С молодою женой он точно так же въезжал сюда, как и в свой са­мый первый приезд — через Ярославово Дворище, мимо пяти вымолов — Иванского, Будятина, Матфеева, Не­мецкого и Гаральдова — на Велик мост, с коего открыва­лись бескрайние виды во все четыре стороны. И моло­дую жену он повез в кремль, в Святую Софию, точно так же, как тогда, отправились они с отцом и братом в сей главный храм Новгорода «бить присягу». Дивный со­бор! Подъехали к вратам и залюбовались ими — изощ­ренные врата, разделены на множество прямоугольных ячеек, в каждой из которых разнообразные сцены — Спас в силах и Спас с апостолами, разные государи и во­ины на конях и с копьями, святые мученики и правед­ники, в нижнем углу — китоврас70 , стреляющий из лу­ка, дверные уши держатся в зубах у львиных морд.

— Се, сыны, важная у Софии украса — врата свей-ского стольного града Сигтуны. Привезены в память о покорении сего свеиского града новгородцами сорок лет тому назад. От тоя поры свей боятся воевать проти-ву нас.

Сойдя с коней, сквозь расступающуюся толпу вхо­дили в храм через Сигтунские ворота. Внутри все оза­рено множеством светильников, шли прямо к аналою, на котором лежали крест и грамоты Ярослава Мудрого, коему Александр приходился внуком в шестом ко­лене, целовали грамоты и крест по очереди: отец, брат, третьим — Александр. Владыка архиепископ Анто­ний, в прошлом боярин и сановник Добрыня Ядрейко-вич, благословлял, принимая присягу быть добрыми и мудрыми князьями Господину Великому Новгороду. На владыке — клобук белый, не черный, как у Влади­мирского архиепископа. Все тут, в Новеграде, не так, как повсюду. И речь — вроде русская, да не такая, не «хлеб» скажут, а «хлиб»; не «говорить», а «бачить»; не «смотреть», а «дивитися»; не «тебе», а «тоби»; не «что», а «що»; не «вечный», а «вичный». Правда, «вече» так и говорят — «вече». Это у них народный сход, на коем если не все, то очень многое решается.

Потом он как-то вдруг понял — все, что на письме через «ять» изображается, новгородцы не через «е», ачерез «и» произносят, вот в чем дело. И таков их древ-лий обычай, от коего они не хотят отказываться. Еще они не скажут «он едет», а молвят: «ен еде»; не «его жена», а «евоная»; епискупа называют «пискупом», и епископская церковь в Детинце у них — Пискупля церковь; новгородец не бьет топором, а бьет топорам, не берет руками, а берет рукам, не кормит лошадей, а кормит лошадьми, живет не возле реки, а возле реке, а идет не к реке, а к реки, и не к нам, а нами… И много еще в языке причудливого есть, чтоб только всяк рус­ский человек в разговоре сразу ж понимал, что перед ним удалой новгородец, а никто иной.

За свои годы жизни тут Александр Ярославич хо­рошо освоил речь Великого Новгорода, и уже не быва­ло случая, чтобы он где-то что-то произнес «не по-ево-ному». А Саночка упрямится: «Не хочу речь свою ко­веркать!» По-своему и она права.

Но он со временем очень полюбил новгородцев. Многое не нравилось ему в них и прежде всего — лю­бовь к наживе, к излишнему богатству, к пирам, на которых съедалось так много, что можно было накормить целую область, а еще столько же недоедалось и портилось, уходило на корм скотине, которая и са­ма, в свою очередь, предназначена была в корм. Не лю­бил он изобилия роскошных одежд, коими щеголяли новгородки, не любил лишнего богатства и самого духа торгашеского, витавшего над этою северною столицею. Но не мог он не восторгаться боевой удалью жителей этого сильного оплота Русской жизни, их бесстрашием и укоренелым презрением ко всякому иноземцу, меч­тающему завладеть хоть каплею их немереного достоя­ния, ибо и той капли хватило бы, чтобы вооружить це­лое войско, и с тем войском покорить какой-нибудь ма­лодушный народ.