Невская легенда

— Невдалеке отсюда, — начал Окулов, — есть карельская деревенька Хунукка. Жили там парень и девушка. Они крепко любили друг друга. Да парень-то был беден. Старики выгнали его из деревни. А девушку заперли дома. И вот в страшную ночь, в бурю, девушка сломала дверь, выбежала на обрыв и кинулась в озеро. Но она не умерла, а стала маленькой импи. С того времени — миновала же не одна сотня лет — каждую ночь импи всплывает и плачет о своей несбывшейся любви…

Над бухтой тише, чем прежде, но все же явственно проносились долгие вздохи:

— О-о-ох! О-о-ох!

Все еще шепотом сержант спросил о легенде:

— Неужто правда? Было так?

Тимофею некогда отвечать.

— Ветер поворачивает, — заторопил он, — давай выбираться из Русалочьей бухты.

Совсем стемнело. Только вода поблескивала.

Когда огибали отмель, Тимофей поднял весла.

— Гляди, — повернулся он к Щепотеву, — вот разгадка Импилахти… Волны прорываются сюда сквозь горловину, шевелят песок и камешки. Так бы ничего не услышать, да в скалах эхо сильное… А сказка про маленькую импи верная. Была такая любовь…

Ладожанин и сержант поставили парус. Челн бортом черкнул воду, выпрямился и легко поплыл. Они прижимали свое суденышко к восточному берегу озера. Надо было на дальнем расстоянии и непременно в темноте пройти Корелу.

Им все время казалось, что ветер слишком слаб и дырявый парус недостаточно быстро несет челн.

Мысленно разведчики были уже с боевыми товарищами на Неве, у Ореховца. Окулов и Щепотев представляли себе, как ввалятся в палатку Шереметева и скажут, что Нумерса на Ладожском озере нет, что шведский флот в Кореле невелик и что за долиной Узервы неотступно следят верные глаза… Фельдмаршал выслушает, велит налить храбрецам по чарке пенника и громко крякнет. Борис Петрович всегда крякает, когда другие пьют…

Сержант и ладожанин кинули жребий, кому держать вахту, кому спать. Впервые можно было вздремнуть.

Сквозь осенние тучи светились и гасли звезды. Челн плыл к полудню.

14. КАЛЕНОЕ ЯДРО

Осадные орудия с обоих берегов Невы били по крепости. Но не причиняли ей приметного вреда. Ядра дробили крепкий плитняк. Стены стояли несокрушимо.

Правда, удалось проломить кровли башен. Ядрами снесло козырьки бойниц. Результат слишком ничтожный.

Шведы безбоязненно ходили по стенам. На русском языке выкрикивали ругательства, насмешки.

Ожесточившийся Петр велел не жалеть пороха и ядер, бить кучно, меж двух башен. Полдня над стеной висело облако измельченного камня. Когда оно рассеялось, увидели — наконец-то сделан пролом. Но был он так мал и на такой высоте, что никак не мог облегчить штурм.

Шведы разгуливали по стенам как ни в чем не бывало.

Бомбардирский капитан поносил пушкарей последними словами. Не могут-де как следует прицел взять. Он съездил на правый берег, чтобы обругать батарейцев штерншанца.

— Вот же ходят, — Петр тыкал пальцем в сторону острова, — смеются над нами. Чем ответим?

Пушкари от тех слов, от несомненных неудач ходили мрачные, злые. Им, бомбардирам, начинать приступ. А зачина-то и нет. Похоже, ядра отскакивают от Нотебурга.

Трофим Ширяй отводил душу, вышучивал закадычного своего приятеля Жихарева:

— Хороша слава — «железный нос». А что толку? Долбишь, долбишь, все не впрок.

— Так ведь стены-то какие? — оправдывался Логин. — Нашей, российской, кладки. Одно слово — Орешек.

— У хренова воина все так, — язвил Ширяй, — что ни хвать — то ерш, то еж.

Вдоволь насмотрится Трофим, как приятель пыхтит, фырчит. Скажет веско:

— Насчет городка этого ты правду сказал. Крепость важная. Про нее на Руси издавна пословица ходит: «Орешек и перца горчае».

Муторно на душе у пушкаря. Понимал — упреки заслужены. Да разве в том дело, что Троха над ним потешается? Вот загвоздка: как достать врага, схоронившегося за крепкими стенами?

От дум Жихарев стал еще лохматей и на вид страховитым. Не говорил — огрызался. Глаза от бессонницы покраснели и распухли.

Никому ничего не объясняя, Логин за ракитником поблизости от штерншанца начал рыть неглубокую ямину. Принялся подтаскивать жженый уголь: у кашеваров этого угля — горы. Стал прикидывать, как мехи соорудить.

Трофим тут же вертелся. Спрашивал:

— Чего задумал?

Литец отмахивался, словно от надоедной осы.

— Курчавый волос — кудрявые мысли, — донимал Троха.

Теперь он зубоскалил реже. Помогал приятелю. То березовых поленьев нарубит, то из старых ржавых багинетов крючья соорудит. Но всего дороже был для литца кусок парусины, которую Ширяй стащил у кого-то на левом берегу.

Парусину Логин скатал в трубу, зашил ее с одного конца. Получились мехи на славу.

Многие дивились — чудит литец. Мастерскую с горном соорудил под носом у шведов. Но пушкари поопытней давно уже сообразили, в чем дело, и одобряли товарища.

Мехами Жихарев раздул горн. Потом вкатил в него ядро. Когда металл раскалился и по нему загуляли белые звезды, ядро выхватил самодельными крючьями, подтащил к пушке.

У орудия Жихарев остался один. Даже пушкарям, даже Ширяю велел отойти прочь. Так как Трофим его не послушался, а убеждать не было времени, литец дал ему такого тумака, что он выкатился за шанец.