Невская легенда

Вместе с внуком он оттолкнул челн.

Едва слышно плеснули весла. Челн неразличимо слился с ночью.

13. РУСАЛОЧЬЯ БУХТА

Помня совет старого карела, Тимофей по звездам направлял челн на север. Когда рассвело, взгляду представилась самая мирная картина. Спокойная вода тянулась до самого горизонта. Крича, пролетели чайки. Снова тишина.

Ветра не было. Но озеро вдруг всколыхнулось зыбью, как будто на глубине кто-то заворочался. Щепотев спросил:

— Откуда зыбь?

— Далеко где-то зимняк подул, — ответил Окулов, — ветер не сильный, сник, а зыбь до нас дошла…

— Тимоша, — вдруг горячо сказал сержант, — поворачивай к Неве, к нашим. Все, что надо, мы проведали… Гляди, тишь какая. Право, на веслах дойдем. Поворачивай, что ли?

Окулова тоже тянуло «домой». Там — жаркое времечко. Может, уж на приступ пошли.

Ничего окончательно не решил, а весло кормовое уже переложил в другую руку. Но в это время на горизонте показались мачты. Нет, старый рыбак знал, что говорил, когда советовал уходить на север.

Тимофей молча кивнул в сторону внезапно появившегося шведского корабля. Заметили ли там затерявшийся среди озерной глади челн? Попытка проскользнуть мимо была бы напрасной. Среди гладких южных берегов при погоне укрыться негде. Другое дело — глубоко изрезанные шхерами северные берега.

Шведы все же заметили одинокую лодку! Паруса на корабле по-прежнему обвисали на безветрии. Но с борта спустили две шлюпки. Вот уже видно, как пенится вода под веслами.

— Михайла Иваныч, — крикнул Тимофей, — выноси из беды!

Окулов сел рядом, схватил второе весло. Челнок рванулся. Заурчала вода, раскидываемая на две стороны.

К берегу. Спасение в том, чтобы поскорее дойти до береговых скал. Там лодку не найдут. Только бы не сломались весла.

Лесистый берег все ближе. Видны уже темные тени под скалами. Челнок на всем ходу скользнул в узкую горловину. Обогнули один островок, другой.

Тимофей торопит. Весла откидывают на весь взмах. Кожа на ладонях стерта до крови. Разведчики дышат громче кузнечных мехов. Одежда взмокла, отяжелела от пота.

— Загребай, Михайла Иваныч, загребай! — требует Тимофей.

Челнок, надламывая ветви, скользнул под нависшую с берега вековую иву. Весла упали, до железных уключин не дотронуться, обжигают. Нет больше сил грести.

Разведчики прислушиваются. Тихо. Стук сердец мешает слушать. Что это? Плеск весел. Торопливый плеск весел. Он приближается. Затих. Снова прозвучал. Но уже дальше. Еще дальше.

Так до позднего вечера играли со шведами в прятки. Самые тревожные часы переждали под укрытием берегов. Челн уходил все дальше на север…

Изумленными глазами вглядывался Щепотев в водную даль. Ему казалось, что чудеса, лишь вчера виденные на сухопутье, в долине Узервы, продолжаются здесь, на озере, стократно умноженные.

Сержант раньше даже представить себе не мог, что Ладожское озеро так огромно, и в особенности — что северная его часть так не похожа на южную. Будто это два озера в разных краях света, где природа не только не повторяет себя, но во всем противоречива. На юге — болота в чахлом кустарнике. Глаза устают смотреть на однообразные перелески, на песчаные отмели, уныло ровные берега. На севере, после Корелы, вдруг из воды вырастает большущий, чуть покатый, похожий на стол, камень красноватого гранита. И дальше идут скалистые бухты, глубокие заливы. Необитаемые острова — как драгоценное узорочье, рассыпанное по голубому бархату.

В мыслях Щепотеву рисовался великан, сотворивший это дивное озеро. Будто бы начал он свою работу молодым, жадным ко всему прекрасному и не знающим устали. Во весь размах мощных рук громоздил он острова и скалы, одним рывком сдвигал горы, поднимал сушу с озерных глубин, буйно играл каменными глыбами.

Но с годами сила покидала его руки, тускнели глаза, и земля уже не пела и не радовалась под его пальцами. Тут выведет пологий мысок, там ткнет можжевеловый кустик; лениво набросал повсюду песчаные перекаты.

Великан шел с севера на юг. Молодость и силы его иссякали…

Тимофею Окулову здесь, в полуночном краю озера, все было знакомо так же, как и в полуденном, — каждый островок, каждый береговой изгиб. Ладожанин сказал товарищу, не перестававшему удивляться чудесам Ладоги, что тут навряд ли сыщется такая бухта, где бы он не передавил раков бортами своей соймы.

— Немало я плавал на соймушке, — сожалея, как в разлуке с близким существом, проговорил Тимофей, — не знал, что придется оставить ее врагу. Теперь когда-то новую слажу… А насчет здешних чудес много мог бы я тебе поведать…

Окулов коротал время, рассказывая другу то о Ладоге — какая она бескрайняя и во всем неожиданная, то о соймушке — какая она была ловкая, быстрая, послушная. Говорил проникновенно.

Вот отсюда в жаркий день плыл он однажды к Валааму, и хотя знал, что еще далеко и остров не может быть виден, он отчетливо увидел и луковичный церковный купол, и тихие воды обширнейшей бухты, и крутые, в трещинах, черные скалы… Повернул сойму к острову. Но сколько ни плыл, он все отдалялся, а потом начал меркнуть, таять в дымке и наконец совсем исчез.