Невстречи

Наш угол. Угол у мясной лавки. На ее ступеньках — наш маленький большой амфитеатр из стесанной временем брусчатки, мы столько раз были бесчувственными зрителями сцен из спектакля, где разбивались людские судьбы и мечты в схватке с рутинными буднями, на ее ступеньках мы вновь и вновь повторяли репертуар наших свежих воспоминаний перед благосклонной публикой, состоящей из дворовых собак или настырных ребятишек, которые хотели быть похожими на нас.

Угол дома, освещенный городским фонарем, который отбрасывал наши беглые, напоминающие ящериц, тени, вытягивая их постепенно до уличного стока, уносившего наши окурки в какой-то подземный мир, темный, неведомый и все-таки тоже — наш. Угол дома. Это место было сотни раз отмечено нами, скороспелыми мачо, означено нашим присутствием. Наш угол! Верховная ставка, кабинет, где обсуждались стратегические операции, рулетка, исповедальня троицы желторотых птенцов, которые еще не могли предвидеть той катастрофы, что подстерегала их в конце первых полетов. Но теперь это заветное место нисколько не помогало мне утишить нарастающего нетерпения тела, мучительного ожидания встречи, до тех пор, пока не наступила суббота.

Первое, что я сделал, — отправился к парикмахеру.

КАСЕРЕС

МУЖСКОЙ МАСТЕР-СТИЛИСТ. СТРИЖКА И БРИТЬЕ

— Американскую, и чтобы височки, пожалуйста.

«Стилисту Касересу. Почетный диплом. Первый международный конкурс мастеров парикмахерского дела. Мендоса. Аргентина».

— И чубчик? Как сделаем? Под Элвиса?

«Стилисту Касересу, с любовью. Нино Ларди, чилийский голос танго».

— Нет, чуб, нет. Я причесываюсь с бриолином… знаете?

КАСЕРЕС

КАПИЛЯРНЫЙ МАССАЖ С ГАРАНТИЕЙ

ТЕРПЕНИЕ — ОТПОР ОБЛЫСЕНИЮ!

Я так истово драил туфли, что кожа верещала не хуже канарейки. И вырядился — нет слов. Взял галстук у отца, который наблюдал за мной, отрываясь от комментария к предстоящим скачкам. Опрыскав себя английской лавандой и окутанный ее ароматом, я отправился на встречу с Исабель.

Я был весь на взводе. В автобусе заметил, что некоторые женщины оборачиваются в мою сторону и отпускают какие-то ехидные замечания. «Наверняка вылил на себя черте сколько лаванды, но она успеет выветриться. И если кто вздумает назвать меня гомиком из-за этого блядского запаха, я набью ему морду, будьте уверены».

В том же киоске, что в прошлую субботу, я купил сигарет и, прежде чем появиться на улице Рикантен, несколько раз оглядел себя в зеркалах витрин, чтобы проверить, как завязан галстук и как моя прическа. Нет, я был безупречен во всех отношениях и с этой мыслью направился к дому номер двадцать.

Четырнадцать, шестнадцать, восемнадцать, двадцать… двадцать?

Под номером двадцать оказался серый дом с трещинами от последнего землетрясения. Дом с двойной дверью и окнами под железными решетками.

Я решил, что спутал улицы. Ведь когда живешь в другом районе… Вернулся на угол и прочел надпись на жестянке.

Улица Рикантен. Что за чертовщина?

Потом мелькнула мысль, что, быть может, в горячке я перепутал номер, он вовсе не двадцать, а сто двадцать, то есть намного дальше. Я убыстрил шаги, не замечая, что весь взмок, не думая о прическе и о том, что воротничок может залосниться.

Дом номер сто двадцать вовсе не был желтым, и никакой тебе двери зеленого цвета, и никакой кисти, сжимающей кольцо. Двести двадцатый был тоже не такой. А дальше улица заканчивалась.

Я ничего не понимал. Мне хотелось ругаться самыми последними словами, материться, плакать, бить ногами семафор, кричать во весь голос, ведь что-то или кто-то меня явно дурачит. Задыхаясь, я развязал галстук, расстегнул рубашку и снова оказался перед домом номер двадцать.

Позвонил, и какая-то пожилая тетка, явно в дурном настроении, открыла дверь, оставив лишь то пространство, в которое с трудом можно просунуть голову.

— Простите, здесь проживет сеньорита Исабель?

Пожилая тетка отрицательно помотала головой и закрыла дверь.

С отчаяния я даже несколько раз ударил себя по щекам, пытаясь понять, что происходит. А происходило вот что: того дома не было, а были люди, которые вытаскивали соломенные креслица и маленькие столики, чтобы обсудить под сенью акаций партию бриски[43]. Не было ни желтых стен, ни зеленой двери с бронзовой ладонью, сжимающей кольцо. Эта бронзовая ладонь где-то совсем в другом месте напрасно ждала моего звонка.

Не могу вспомнить, сколько раз исходил я эту улицу туда и обратно, заглядывая в окна, пытаясь увидеть тот праздничный зал, люстры, софу, на которой беспечно возлежала Исабель, сулившая мне сладостное счастье. Я курил без конца, до тех пор, пока ком в горле и пустая пачка, которая хрустнула в моих руках, заставили меня наконец понять, что я потерпел поражение и надо возвращаться домой.

Я так и сделал, и чтобы мои старики не заметили, что у меня полный облом, зашел в первое попавшееся мне на обратном пути кино.

Домой вернулся очень поздно и сразу закрылся у себя. Спать не мог. Мне хотелось понять, что произошло, и найти хоть какой-то ответ.