Невыносимые. До порога чужих миров

Родня покойного в это время занималась приведением его дома в порядок. Надлежало убрать все старые и сломанные вещи, починить поддающееся починке, навести чистоту и напечь пирогов. Родня и друзья умершего появлялись лишь на поминках, на похороны их тоже не допускали: им надлежало запомнить умершего таким, каков он был при жизни, потому все погребальные хлопоты брала на себя община.

Корни всех этих традиций были, если присмотреться, человеческими: в свое время люди так много сделали для распространения Преданий Божининых, что и сама вера считалась немного их, людской, хотя до Божини и Преданий человеческие верования были совсем другими, так же, как оркские, гномские, эльфийские. Правда, люди, в отличие от всех других рас, теперь толком и не помнили, во что они тогда верили. В любом случае, теперь обычаи были именно такими почти повсюду в четырех краях Идориса, а что до остальных двух краев – кто и что может сказать точно о Недре и Даэли? Но случалось и так, что гном выражал желание после смерти быть преданным камню, орк – воде, эльф – духу предков.

И всем было понятно, какой обряд погребения выбрал бы для себя эльф, не потерявший связи с исконцами.

– Я везу его в Эллор, – очень спокойным голосом произнес наконец Элай.

Друзья сидели на крыльце дома кузнеца, бессмысленными взглядами таращась в ночь. Уже довольно долго сидели, молча, погрузившись в свои мысли, хотя мыслей, кажется, и не было – только звонкая пустота в голове. Алере казалось, что она вообще не сможет больше говорить, потому что слова стали такими маленькими, жалкими, в них не было никакой нужды и не было того, в чем нужда была. Несколько раз, чтобы проверить, она пыталась что-то сказать и не могла себя заставить издать ни звука.

И вообще, сей вздох слово было за Элаем, хотя ни Алера, ни Тахар не сомневались, что он захочет отвезти прах в земли исконцев, но все же, когда эльф подал голос, друзья вздрогнули.

Тахар провел ладонями по лицу и повернулся к Алере. Она, задрав голову, глядела на ущербную луну, а та с приклеенной улыбкой перемигивалась со звездами, ненастоящая и неправильная, как очень усталый ярмарочный потешник, мечтающий лишь о том, чтобы добраться до дома, смыть с лица мел, упасть на кровать и больше никогда в жизни не рассмеяться.

Алере казалось, что с той же легкостью, с которой смывается мел с лица, смывается сей вздох какой-то яркий налет со всей ее жизни, и под этим налетом она оказывается вовсе не такой веселой, как только что казалось, и теперь удивительно: как можно было так обмануться, чтобы принять нарисованное – за искреннее?

Но разве могло на самом деле произойти то, что произошло?

Разве могло случиться что-то столь непоправимое и окончательное? Не когда-нибудь потом, когда настанет нарочно назначенное кем-то время, когда все станет чувствоваться совсем не так – а теперь, сей вздох? Разве могло?

«Вы не будете вместе всегда. День вам остался, месяц или год… Так должно быть! Так всегда бывает!»

Вот это оно, да, то самое, что должно быть?

– Значит, на рассвете выдвигаемся в Эллор, – сказал Тахар тоже очень спокойным и ровным голосом, словно не было в такой поездке ничего особенного, и словно он ни на вздох не усомнился, что Элай собирается взять друзей с собой.

Сердце Алеры заколотилось, как ненормальное, и она удивилась, почему оно так ужасно стучит.

Элай кивнул и отвернулся.

* * *

Выехать на рассвете не получилось: почти всю ночь друзья так и просидели молча на крыльце, обхватив плечи руками, придвинувшись друг к другу. Казалось, что стоит им расстаться хотя бы на вздох – обязательно случится еще что-нибудь непоправимое.

Никто из троих не посмел бы сказать об этом вслух.

Они вообще не разговаривали. Переваривали произошедшее молча, ожидая, когда оно уляжется в голове, осознается до конца, затопит все сознание пустотой. Хотелось лишь быть рядом, цепляясь друг за друга взглядами, слыша дыхание, ощущая тепло. Сидя вместе на крыльце кузни, прижавшись друг к другу и думая о своем, они почти не замечали, как, словно в рваном тумане, проходит эта ночь.

Тахар еще помнил свои чувства в то утро, когда обнаружил пропажу родителей. Теперь ему казалось, что он какой-то частью себя вернулся на три года назад и вновь испытывает нечто схожее: рядом был кто-то привычный и близкий – настолько, что оставался близким, даже когда был далеко, и в голову не приходило, что может быть иначе. А потом вдруг снова оказалось, что очень даже могло, что от тебя ничего не зависит, и ты не можешь быть готовым к подобному, просто наступает какой-то вздох – и ты узнаешь, что человека подле тебя больше нет.

Только Раня не стало насовсем, а что до родителей… Тахару хотелось думать, что они теперь живут в каком-то ином месте. Почему бы не думать именно так, ведь никто не может утверждать, что они погибли!