Незабудки (Рассказы)

Мишка в эту пору еще спал. Андраш, управившись по дому, снова обходил угольные кучи; впрочем, он не забывал о них даже за домашними хлопотами и, если возникала нужда, оставив все дела, спешил забросать землею пробившиеся языки пламени.

Обследовав угольные кучи, он принимался за уборку: брызгал пол водою и тщательно подметал березовым веником. Когда поспевал завтрак, Андраш будил Мишку.

Старый углежог садился на постели, тыльной стороной руки протирал глаза и произносил неизменную утреннюю прибаутку:

— Вставайте, ребятишки, поспели пироги да пышки!

Она заменяла ему утреннее приветствие, молитву и даже умывание.

Пока мужики уписывали картошку, в котелке вскипала вода для чая, который заваривался на духовитых листьях черной смородины.

Харчи и хлеб они получали два раза в неделю; доставлять «подкрепление» должен был возчик, которого отряжали за готовым углем, если, конечно, тот не забывал об этой своей обязанности. Если же возчик попадался забывчивый, углежогам приходилось пробавляться одной картошкой — в начале недели Мишка прихватывал ее целый мешок. Впрочем, возница, стараясь загладить свою вину, по возможности присылал верхового, который привозил хлеб, испеченный Мишкиной женою. Для Мишки — из их собственной муки, для чужака — из муки, полученной от колхоза авансом.

Молоко доставлялось в двух оплетенных берестой горшках: Мишке — от собственной коровы, чужаку — с колхозной фермы и тоже в счет аванса.

Сверх того Мишкина жена присылала соленых огурцов, простокваши, а иногда масла или чуток мясца. Однако всякий раз строго-настрого наказывала: мол, лакомый кусок не про чужой роток, а только для Мишки. Посыльный — как правило, мальчонка-подросток, на седьмом небе от радости, что удалось проехаться верхом, — передавал этот наказ с некоторой неловкостью, а бывалый возчик — безо всякого стеснения.

— Ясно, ясно, — подмигивая, говорил в таких случаях Мишка. И тотчас же первым делом выставлял на стол мясо. Если харчи привозил мальчонка, он и того усаживал за стол. — Надо съесть поскорее, покуда не испортилось.

Однако ни ночные бдения Мишки, ни утренние хлопоты Андраша, ни братский дележ еды и табака сами по себе не привели бы к дружбе. Все это было вполне естественно. Ели сообща, так же как сообща заготавливали дрова в тайге. Естественно было, что, когда закладывали дрова в ямы, Мишка командовал, а чужак повиновался. Но вскоре в их отношениях можно было подметить нечто большее, чем естественную сработанность, и эта новая черта становилась особенно заметной, когда они в тайге грузили дрова на телегу.

Бревна приходилось распиливать на чурбаки трехметровой длины, иначе они не помещались в угольной яме. И как во всех северных лесах, нижняя часть ствола ближе к комлю была гораздо толще верхней.

Мишка на свой лад очень жалел этого одинокого и чужого в здешних краях человека. А чужак считал, что он сильнее низкорослого Мишки, и оба они старались ухватиться за толстый конец бревна. Тут между ними возникало своего рода соперничество. «Берись с другого конца!» — покрикивал Мишка, обращаясь к Андрашу, а то Андраш говорил Мишке эти же слова, в зависимости от того, кому из них удавалось обойти напарника и первым ухватиться за край ближе к комлю. Тогда-то и зародилось меж ними некое новое чувство, которому еще не определилось названия, однако оба они делали вид, будто и не замечают этих связующих нитей.

Мишкина неугомонность по ночам, обыкновение Андраша вставать ни свет ни заря и даже различие в привычках также помогали им наилучшим образом притереться друг к другу.

— Мать твоя… видно, сама поспать любила и тебя к тому приучила! — Мишка густо пересыпал свою речь упоминаниями о матери, без этого она и не получалась бы у него связной. — Ах, мать твою!.. Опять навалился на пилу, как дурной мужик на соседку!

— Я отвлекся.

— Вот то-то и оно! Отвлекся он, видите ли! Добро бы не умел пилить, так и ладно. Тогда бы и я не ругался, а принялся бы учить тебя, и дело с концом. Но ведь ты же умеешь! Пять минут тянешь ровно, будто ангел на крыльях порхает, а потом вдруг навалишься на пилу, так что и тебя вместе с ней тащи.

— Забылся, знаешь ли…

— А ты не забывайся, мать твою… экий забывчивый выискался!

Несколько минут работа шла слаженно и дружно. Затем Мишка внезапно бросал пилу.

— Ну вот, снова здорово! Что с тобой сегодня?

— Ничего.

— О чем ты думаешь, понять не могу, но только не о работе.

— Не знаю.

— За уплывшую удачу на пиле зло срываешь?

— Какая там удача…

— А может, представил, будто недруга за глотку взял?

— Чего этим добьешься!..

— Тебе виднее. Должно быть, ты все-таки много чего лишился — большего, скажем, чем я мог бы лишиться. У меня и было-то нажито за всю жизнь одна коровенка. Правда, и без коровы всего лишь раз бедовать пришлось, неполных три месяца. Как я погляжу на тебя, наверное, и ты был богатей вроде меня. Или не так?

— Пекарем я был.

— Верно, пекарем, ты говорил! С топором ты и сейчас управляешься ловчее, чем с пилой. Небось колол дрова в пекарне?

— Конечно. Пока работал пекарем…

— А кем тебе еще доводилось работать?