Незабываемое

Здесь я позволю себе сделать небольшое отступление. Мне помнятся еще два весьма примечательных телефонных звонка Сталина Ларину. В первом случае Сталин звонил в 1925 году и просил Ларина выступить против Бухарина на партконференции по поводу его лозунга «Обогащайтесь!». При личном разговоре отец высказал Н. И. мнение, что формулировка «обогащайтесь» неудачная, лучше бы выразиться «богатейте», ибо «обогащайтесь» — терминология буржуазная. Насколько мне помнится, Н. И. согласился с этим. Заслуживает внимания сам факт обращения Сталина к Ларину перед XIV съездом ВКП(б), собравшимся вскоре после конференции, проходившей в совместной борьбе Сталина и Бухарина с «новой» оппозицией. Между тем сам Сталин в выступлении на съезде расценил этот лозунг как малозначительную ошибку. «Я знаю, — сказал он, — ошибки некоторых товарищей, например в Октябре 1917 г. (имея в виду Каменева и Зиновьева. — А.Л.), в сравнении с которыми ошибка тов. Бухарина не стоит даже внимания»[77].

В таком случае, какова же цель сталинской просьбы? Не сомневаюсь, что, выступая совместно с Бухариным против Зиновьева и Каменева, Сталин одновременно закладывал фундамент для политического уничтожения Бухарина.

Другой телефонный звонок Сталина отцу последовал месяца за три-четыре до его смерти. «Товарищ Ларин, — сказал Сталин, — в ближайшее время вы будете избраны действительным членом Академии наук СССР». Избирали и так… Отец рассказал об этом звонке Н. И., тот заметил: «Для Сталина «избрание» в Академию наук СССР образованных большевиков-марксистов — это водворение их на историческую свалку, то есть политическая смерть».

Ларина вывели из ЦИКа и ВЦИКа, где главным образом он работал, и он фактически оказался не у дел вскоре после того, как в декабре 1929 года на конференции аграрников-марксистов он обменялся со Сталиным не только шапками, но и полемическими речами — осмелился высказать мнение, что колхозы не являются предприятиями последовательно социалистического типа, поскольку в основе их лежит не государственная собственность, а обобществленная, но частная, и что таковыми, то есть предприятиями последовательно социалистического типа, являются совхозы.

Но вернусь к умирающему Ларину. Отец до последней минуты был в полном сознании, и мать сказала ему о звонке Сталина. Все присутствовавшие были крайне удивлены. Ни по своему характеру, ни по состоянию здоровья для должности наркомзема отец не подходил. Да и не было между Сталиным и Лариным такой близости, которая позволяла бы думать, что Сталин навестит больного Ларина. Но больше всех поражен был Владимир Павлович Милютин, так как видел Сталина на днях и сообщил ему, что Ларин очень плох, похоже, что умирает. «Неужто забыл?!»— произнес Милютин и в недоумении пожал плечами.

Вскоре явился Поскребышев, с ним вместе будущие «врачи-отравители» (осужденные впоследствии вместе с Бухариным кремлевский доктор Левин и известный кардиолог профессор Плетнев). Оба сочли положение отца безнадежным и быстро ушли. Поскребышев почему-то остался и вместе с матерью был возле отца до самой его кончины. Я же сидела у открытой двери, ведущей из кабинета в спальню, видела его отражение в зеркале, но подойти от волнения не решалась, пока отец сам не позвал меня. При мне он попросил мать передать Сталину через Поскребышева папку с его очередным экономическим проектом, что она сделала. Затем обратился ко мне. Вопрос, который задал умирающий отец, меня поразил и озадачил:

— Николая Ивановича ты все еще любишь? — спросил он, зная, что с марта 1931 года мы не виделись. Я была смущена тем, что должна была дать ответ в присутствии Поскребышева, и взволнованна потому, что мне хотелось, чтобы мой ответ удовлетворил предсмертное желание отца, которого я не знала. Но солгать я не мота и ответила утвердительно, не исключая, что отец огорчится и скажет: «Надо забыть его!» Однако глухим, еле слышным голосом он произнес:

— Интересней прожить с Н. И. десять лет, чем с другим всю жизнь.

Эти слова отца явились своего рода благословением. Затем жестом он показал мне, чтобы я подошла еще ближе, так как голос его все слабел и слабел, и скорее прохрипел, чем сказал:

— Мало любить советскую власть, потому что в результате ее победы тебе неплохо живется! Надо суметь за нее жизнь отдать, кровь пролить, если потребуется! (Как я поняла, отдать жизнь в случае интервенции против Советского Союза. — А.Л.) — С большим трудом он чуть приподнял кисть правой руки, сжатую в кулак, сразу же безжизненно упавшую ему на колено: — Клянись, что ты сможешь это сделать!

И я поклялась.

За мгновение до смерти отец повернул голову в сторону Поскребышева. Смотреть на него уже не мог, голова беспомощно болталась. Он пытался что-то сказать, но это был уже жалкий, невнятный лепет. Нам удалось понять лишь следующее: «Прах мой развейте с самолета»[78] и «Мы победим!» Последний вздох, и сердце его перестало биться.

Произнесенные отцом слова привели меня в гордое волнение. Какой великой фанатической верой в более совершенное общество жили, душевно горели большевики!