Незабываемое

A.M. была редкостным, политизированным ребенком, слушающим и читающим, — ее интересовали взрослые друзья отца сами по себе и их политическая работа, т. е. печатные материалы — открытые и закрытые. Поэтому память ее с детства была нагружена разного рода историко-партийной информацией — и в кладовой этой памяти она хранила множество фактов и живых сцен (тем паче что взрослые на нее внимания не обращали и вели себя политически свободно).

Для тех, кому эпоху 1920–1930-х годов время не засыпало песком забвения, возможность из первых рук прочесть в книге A.M. о живых Ленине, Троцком, Сталине, Радеке, Рыкове, Ежове, Орджоникидзе, Берии — несомненно завлекательна. Не скажу, что эта живость изображения касается всех упомянутых в книге, но уж стремление не фильтровать воспоминания — налицо: A.M. себя не щадит, но даже о Берии пишет вовсе не злую правду, даже у Сталина пытается вспомнить что-то человеческое (не наигранное). Строга она и к информации из чужих уст — скажем, хоть ей и был неприятен К. Б. Радек, а Е. А. Гнедина она, наоборот, высоко уважала, но его версию о том, что именно Радек по заданию Сталина вел тайные переговоры с гитлеровцами, принять не могла. Точно так же не могла себе простить, что в Астрахани, куда и сама была выслана, прошла, не остановившись, мимо поклонившейся ей тоже сосланной жены Радека.

Кстати, о Сталине. Когда именно о нем заходит речь, голос автора становится голосом обвинителя. Но не надо думать, Что для A.M. все казалось так просто — не будь Сталина, все-де было бы хорошо. «Убийство Сталина ничего бы не дало, — говорила мне A.M. в 1985 году. — Другое дело, если б Ягода — он знал очень много и был из старых ленинцев — собрал тайно пленум и, предоставив документы против Сталина, арестовал бы его. Но, — вздыхала она, — и Ягода знал не все — Сталин действовал через нескольких человек, главным образом — через Агранова…» Это была ее постоянная мысль: мы тогда всего о Сталине не знали; мысль, считавшаяся существенной при реконструировании прошлого…

Над загадкой бухаринского процесса бились многие; Артур Кёстлер в «Слепящей тьме» сделал первую попытку подойти к разгадке. Книга «Незабываемое» показывает нам все, что A.M. тогда (до самого ареста Бухарина) видела и слышала — и другого свидетеля нет.

Тут сразу возникает непростой вопрос — все ли она могла увидеть? не скрывал ли чего от нее Бухарин? A.M. и сама спрашивает себя об этом. И отвечает, что в общем — нет, ничего не скрывал. Правда, речь идет о тех последних кошмарных месяцах, когда он был под самоустановленным домашним арестом. До того, думаю, было иначе. Скажем, в «Незабываемом» нет ни слова о тех адских условиях глобального контроля, в которых протекала его работа в «Известиях», — о чем Бухарин подробно писал Сталину[11]; а вряд ли A.M. могла бы это забыть, рассказывай ей о том Бухарин. Значит, приходя домой, он считал нужным оберегать молодую жену от тяжелых подробностей — недаром в исповедальном письме из тюрьмы он пишет и о том, какие большие надежды возлагает на новую жизнь дома[12].

Опубликованные после смерти A.M. тюремные письма Бухарина Сталину показывают, что в тюрьме после нескольких месяцев раздумий (когда спасением оказалась лишь работа — поразительная ясность головы арестованного в его тюремных трудах очевидна), стоило ему задуматься над своей судьбой, как рассудок и логика вновь отказывали… Разбираться в этом — удел психолога, даже психиатра.

Но и до того, в Москве ли, в Париже ли 1936 года, Бухарина не раз охватывали мрачные предчувствия, и, не скрытный человек, он их и не скрывал, оберегая покой лишь своего дома. Потому-то A.M., никогда не слышав от него страшных прорицаний, в свидетельства на сей счет других людей поверить не могла. Не могла же она, несколько десятилетий занятая анализом пережитого, подумать, что кто-то знал Бухарина лучше нее. Отсюда — неприятие тех воспоминаний, которые казались ей придуманными задним числом.

Мне легче всего сказать об этом на примере поездки Бухарина в Европу весной 1936 года — не раз обсуждал этот сюжет с A.M., в чем-то спорил с ней, приводил аргументы, добытые в результате архивных штудий, и понимал, что приняты будут одни только неотразимые. Речь о встрече Бухарина с Эренбургом в Париже до приезда туда Анны Михайловны. Но эта история имела предысторию.