Незадолго до ностальгии

Варвара задумалась.

— Вообще-то нет, — она покачала головой. — Но, строго говоря, да, — кивнула.

— Как это? — пришла его очередь уточнять.

— Мы разговаривали минуты три, — объяснила она, — и несколько секунд я была его девушкой. Ты же не обижаешься?

— Нет, — заверил он. — Что тут такого? Секунды две гуляли при луне, четыре путешествовали, секунду-другую танцевали — ведь так? И всё это во время разговора? Или я что-то упустил?

Варвара отстранилась от перил, выпрямилась и повернулась к нему:

— Всё было так неожиданно, — она, скорей, не рассказывала, а комментировала всплывшее воспоминание. — Когда нас представили друг другу, я прямо обалдела: это же был тот самый парень со Староместской площади! Насчёт которого мы спорили, помнишь? Это ведь он?

— Да, — кивнул Киш. — Ты же не обижаешься, что я тогда же тебе об этом не сказал? Мы с тобой были знакомы всего несколько часов, и мне трудно было объяснить, почему мой друг сделал вид, что не узнаёт меня. Кстати, я этого и сейчас не знаю, хотя мы провели с ним сутки вдвоём. А он узнал тебя?

— Не знаю, — Варвара в сомнении нахмурилась. — Он, знаешь, слегка так улыбался половинкой рта, глаза смеялись, и я ещё подумала: «Он что-то обо мне знает». То есть подумала, что он меня узнал. Но потом он попросил передать привет тебе, и я ещё больше удивилась, спросила: «Вы знаете Киша?», а он ответил, что вы — друзья юности. Тогда я поняла, почему ты так был уверен насчёт него — там, в Праге. Ещё подумала: ну Киш, ну хитрец! А дальше я спросила, как он понял, что мы с тобой знаем друг друга, и тут он откровенно расхохотался: Арх-и-Камышова — такая редкая фамилия, единственная в своём роде, что тут сложно промахнуться. Так что сейчас уже не узнать, вспомнил ли он, как видел нас в Праге, или просто услыхал мою фамилию и уже из неё сделал вывод. Но вообще там было не очень удобное место для подробных расспросов.

— Да, кстати: «там» — это где?

— В одном учреждении, скажем так. Куда не всех пускают. Мало кого, если честно. Меня пригласили принять участие в программе по реабилитации дементализованных. Ты же помнишь, я и в Прагу прилетела по вопросу одного своего пациента. Он был из «грустных», Киш, из очень «грустных». И из того самого учреждения. Но обратился ко мне в частном порядке. Внезапно он стал почитателем Франца, и меня это заинтересовало. Точней, это был мой первый «грустный» пациент, я вообще мало о них знала, было жутко интересно и ответственно, я волновалась, как сумасшедшая… А после нашей поездки мне удалось ему помочь. Поэтому потом появился ещё один «грустный», потом ещё…

— Странно, что мы не говорили об этом тогда, — Киш криво усмехнулся. — Оказывается, у тебя были сильные переживания, о которых я и не знал… Хотя, наверное, ничего странного: я всегда хотел знать о дементализации как можно меньше. Такая наивная попытка защититься: чем меньше знаешь, тем меньше шансов, что тебя это коснётся… К тому же ты говорила, что на работе у тебя всё хорошо, а я тоже был вечно занят… Ладно, что уж тут рассусоливать. Короче, ты хочешь сказать: вот за эти пять минут ты успела побывать девушкой Марка?

— Понимаешь, Киш, — голос стал грустным, — мы же виделись за день или два до… ну ты понимаешь, — объяснила она. — И он так весело держался! А под конец сказал: «Не исключено, что скоро я стану вашим пациентом, так что до новых встреч». А потом — что он рад встретить родственную душу и попросил пожелать ему удачи. И тут стало видно, насколько ему не по себе, — у меня просто сердце защемило. И я его поцеловала.

— Так вот в чём дело!.. — протянул Киш и почувствовал, как с плеч падает невидимый, но тяжеленный рюкзак. Он тут же устыдился своей радости («Ну и скотина же ты, Киш!») и вернул мысль к Толянычу, к его переживаниям перед дементализацией. — Бедняга Марк! — неожиданно к горлу подкатил прославленный и воспетый ком, и Киш с удивлением констатировал, что заочная жалость бывает куда острее, чем при непосредственном общении. — Знаешь, мне его тоже было ужасно жаль, а он вроде и нуждался в сочувствии, и отвергал его… Но, получается, он вспомнил этот поцелуй и интерпретировал его так, что у вас был роман?

— Для «грустных» в период адаптации — это обычное явление, — кивнула Варвара. — Особенно на первом этапе. Они многое должны объяснять себе, потому что смыслы далеко не всегда исчезают вместе с образами, ты же понимаешь это. А оставшиеся образы, в свою очередь, могут требовать осмысления.