Незадолго до ностальгии

— Ты права, — подумав, согласился Киш, — ведь магия — это как раз и есть восприятие религии как технологии: условно говоря, поставил свечку — грех простился, большую свечку — за большой грех, три свечки — за три греха, и так далее. Или как если бы всякий раз ждать, что каждая фотография мироточащей иконы тоже станет мироточить. Твоя версия о противоборстве с какой-нибудь другой глобальной группировкой неплохо объясняет, зачем о материализации Вальтера надо было сообщать всему свету. Если им нужно было просто вернуть тело Эго, то они могли просто при нас же забрать его и увезти. То же самое, если им нужно было просто убедиться для самих себя, что им под силу проворачивать подобные эксперименты. А здесь, действительно, похоже на оповещение об обладании новым оружием.

— И это ещё один аргумент в пользу того, что Вальтер сказал lapis, а не laris, — подсказала Варвара. — Если бы им нужен был только сам Меняла, то зачем было сообщать о нём в СМИ? А вот если они добыли Камень Давида, то это уже не частный поиск пропавшего родственника, а кое-что побольше.

— Пожалуй, так, — согласился Киш. — Ты права, ты невероятно права: благодаря вниманию к деталям, ты разобралась в этом деле гораздо лучше меня. Открой же, о мудрейшая из мудрых, ещё один секрет: каким волшебным образом камень Давида связан с твоим уходом? Твоё объяснение — оно всё время отодвигается, как горизонт. И, знаешь, что меня прямо-таки потрясает? Ты всё это время, практически с самого нашего возвращения из Праги, знала разгадку и молчала! Знала и молчала — это же уму непостижимо! Почему? И для чего ты сделала татуировку камня, да ещё назвала её Браслетом? Хотя почему — Браслетом, теперь понятно — намёк на руку и одновременно ассоциация «браслет — драгоценности — драгоценный камень — обычный камень». Но почему татуировка именно на попке?

— Это было небольшое хулиганство, — Варвара слегка улыбнулась и покачала головой, словно речь шла не о ней самой, а о ком-то другом, чью выходку она не одобряла, но могла понять. — Из лучших побуждений. Но ты вправду не понимаешь? Всё просто, Киш: дефенестрация, Вальтер Эго, связь времён — всё это было твоё дело, а не моё. И если бы я сразу рассказала тебе о камне, это было бы большое свинство на самом-то деле. Ты мне здорово помог с Францем и при этом очень деликатно и благородно дал мне самой додуматься до самой главной мысли — не отнял радость самостоятельного открытия, сохранил ощущение, что это сделала я, а не ты. Пусть и с твоей помощью, но всё же я. Было бы ужасно неблагодарно и некрасиво отнять у тебя возможность самому догадаться о камне.

— Как видишь, я всё равно не догадался, — Киш сокрушённо помотал головой. — Но почему-то не жалею. Наверное, если бы ты обо всём рассказала сразу, то меня бы это действительно задело, а сейчас почему-то нет. Значит, ты сделала татуировку на попке, чтобы видеть её мог только я, и при этом твёрдо дала понять, что татуировка связана с Прагой. Что ж, теперь это выглядит не слишком сложно, но я не догадался. А что случилось потом?

— Мне стало страшно, — призналась она. — Ты совсем не вспоминал Прагу, и мне показалось, что это неспроста. И тогда я подумала… ты только не смейся… и не обижайся… я подумала, что ты «грустный» — тебя сделали «грустным» в одной из твоих командировок.

— Ты угадала, — кивнул он, — так и есть. Извини, что раньше тебе не говорил. Но, кстати говоря, не вижу в этом ничего предосудительного. Беспамятство в нашем мире невысоко ценится, но всячески приветствуется, разве не так?

— Ты не «грустный», Киш, я это точно знаю. Я научилась их чувствовать, — объяснила она. — И не думаю, что тебе удалось бы меня провести, даже если бы ты всерьёз решил это сделать. Конечно, я не знала этого до процесса, мы же давно не виделись, но процесс это показал совершенно точно: если бы какие-то периоды ты помнил до мелочей, и при этом у тебя обнаруживались провалы в памяти, тогда бы можно было заподозрить. А ты помнил, в общем, столько, сколько и положено мужчине: что-то хорошо, что-то так себе, а что-то ровно так, как я тебе рассказала, когда ты подзабыл. Словом, как все.

— Ещё одна причина устроить процесс: проверить меня на дементализованность, — негромко проговорил он. — Я думаю, тут всё проще: ты слишком много общалась с кафкианцами. Франц постоянно боялся, что его арестуют и станут судить за то, чего он не совершал. И это передалось тебе: ты тоже стала бояться расплаты за то, в чём не виновна. Возможно, изучая феномен Франца, ты стала кафкианкой даже больше, чем сами кафкианцы.

— Хм, я об этом и не подумала, — удивлённо призналась Варвара. — Конечно, дело не только в этом, но…

— …но, по крайней мере, теперь-то тебя не терзает мысль, что я «грустный»?