Незадолго до ностальгии

— Теперь бы меня не испугало, даже если бы ты был «грустным» на самом деле. Но тогда сильно пугало, я ведь только начинала работать с дементализованными… Но дело не в этом: меня пугало, что ты мог и сам не заметить, как тебе провели дементализацию. Или, например, тебя попросили рассказать о том, как всё произошло с Эго, под гипнозом? В какой-то момент я подумала: очень даже хорошо, что Киш неправильно расслышал последние слова Менялы, тогда они с ним ничего не сделают. Я уже жалела, что сделала эту татуировку: вдруг, думала я, сканируя твои воспоминания, они наткнутся на Браслет и поймут, что я обо всё догадалась про камень Давида и про то, что весь саммит проводился ради него? И когда меня пригласили принять участие в программе реабилитации дементализованных, я поняла: ну всё, приехали. Это было очень обидно — у нас же была не самая плохая семья, правда же? Но я подумала: Киш здесь ни при чём, он никак не должен пострадать. Поэтому я от тебя и ушла. Не думай, что я такая уж благородная и жертвенная, здесь был и расчёт: если я стану «грустной», думала я, Киш об этом узнает и обязательно заберёт меня к себе — ты бы ведь забрал меня, правда? — а если нас обоих сделают «грустными», то кто нам поможет? Мы, может, и помнить друг друга не будем! Но потом прошёл год, и оказалось, что меня действительно пригласили помогать «грустным», а не для чего-то другого. И я стала думать: как же глупо всё получилось, и какой теперь смысл нам жить отдельно друг от друга? А самой ужасной была мысль, что тебя за время, пока мы не виделись, действительно могли подвергнуть дементализации. И тогда что же получается? Я помогаю с реабилитацией другим людям и только тебе почему-то не помогаю! Это же так несправедливо и даже подло с моей стороны! Может, тебе и помочь-то некому, или тебя лечат не очень компетентные люди, а я, которая действительно могла бы помочь… И мне становилось тебя жалко-жалко, но потом я думала: сама себе всё это напридумывала, а Киш преспокойно себе живёт и вовсе не нуждается в твоей жалости, и вообще, давно тебя забыл. Но вдруг, думала я, не забыл? Вдруг он тоже?.. И вот…

Она говорила, опустив глаза, но на последнем «и вот» подняла взгляд и обернула лицо к нему. Киш наклонился и, приобняв за талию, медленно припал губами к её виску. Запах волос — знакомый-забытый-знакомый! — одурманил мозжечок и закружил голову. Несколько раз по ходу Вариного рассказа у него щемило сердце, но вместе с тем оставалось ещё кое-что — что-то странное, какая-то недосказанность или, как говорил Марк, незаполненная пустота под фундаментом, способная обрушить всю историю…

— Киш? — окликнула его она.

— Да?

— Почему ты молчишь?

— Я не молчу, — произнёс он машинально, — я читаю.

— А ты не можешь читать вслух?

— Извини, оговорился, — он встряхнулся, возвращаясь к действительности, — хотел сказать: думаю.

— О чём?

— О чём? — Киш посмотрел на Варвару слегка сощурившись, стараясь разглядеть в ней ещё не угаданное. — Хороший вопрос. О том, что был такой романист Лев Толстой. И рассказчик Антон Чехов. И поэт Вильям Шекспир. И вся великая литература. И вот однажды Лев Николаевич сказал Антону Павловичу: «Чехов, перестаньте писать пьесы, вы это делаете ещё хуже, чем Шекспир!»…

— Что ты хочешь сказать? — Варвара нахмурилась. — Что я…

— Вообще-то он сказал не совсем так…

— Но…

— …но смысл был примерно такой.

— По-твоему, я всё выдумала?