Незаконная планета

Все правильно, подумал Морозов, запихивая видеофон в карман. Просто нельзя, чтоб было неправильно. Так уж заведено в жизни, чтобы каждый занимался своим делом. Пусть Буров думает. Пусть Костя Веригин сидит на Луне у большого инкрата. Пусть Марта лечит людей. Ну, а он, Морозов… Да, все правильно. Разведка должна идти вперед…

Он вздрогнул от холодных брызг, упавших ему на спину, и живо обернулся. Витька, ухмыляясь, стоял позади, готовый к игре, и Морозов не обманул его ожиданий. Он погнался за Витькой, и тот, хохоча на все Аландские острова, пустился наутек. Минут десять они прыгали по скалам и кружили вокруг сосен. Потом улеглись на пляже, локоть к локтю.

– Скучно тебе без заостровцевских девочек? – спросил Морозов.

– Надо же и отдохнуть наконец, – совершенно по-взрослому ответил Витька. – Пап, что такое догматизм?

– Догматизм? – Морозов стал объяснять.

– Понятно, – сказал Витька, выслушав. – А кефалометрия?

С большим или меньшим трудом Морозов одолел с десяток вопросов. Но на ипотечном кредите он сдался.

– Не знаю, – сказал он сердито. – И знать не хочу. Где ты выкапываешь такие словечки?

Витька предложил сыграть в шахматы в уме. На одиннадцатом ходу они жестоко заспорили: Морозов не мог понять, как Витькин конь очутился на с5, а Витька утверждал, что конь стоит там с шестого хода, и считал себя вправе взять отцовского ферзя на d7.

– Ладно, сдаюсь, – проворчал Морозов. – За тобой, как я погляжу, нужен глаз да глаз.

– За мной не нужен глаз да глаз, – твердо сказал Витька. – Просто нужно лучше запоминать. Пап, где ты высадишься – в той же долине, где Дерево, или в другом месте?

Морозов повернул голову и встретил Витькин взгляд – прямой, доверчивый. Он вдруг испытал радостное ощущение душевного контакта, который почему-то был утрачен, а вот теперь возник снова.

– Ты слышал наш разговор с Буровым?

– Я как раз выходил из воды, когда вы говорили. Пап, я думаю, надо в долине…

– Ну, раз ты так думаешь… – Морозов усмехнулся.

Вейкко пришел за ними на той самой старенькой яхте, на которой привез их сюда. Морозов, Свен и Витька быстро погрузили вещи.

– Вам понравилось у нас? – спросил Вейкко.

– Да, очень, – ответила Марта с улыбкой.

Эта слабая улыбка, будто приклеенная к лицу, появилась у нее в тот день, когда Морозов сообщил Марте о своем решении. «Я знала, – ответила она ему, – я так и знала…» Он сказал: «Мартышка, дорогая ты моя, пойми, я иначе не мог. Я там был и знаю обстановку – значит, мне и лететь. Нельзя в такой рейс посылать новичка. Понимаешь?» – «Понимаю», – кивнула она. «Я пройду курс подготовки, а сам рейс займет не больше года». – «Ты говоришь так, Алеша, словно мы будем жить вечно». – «Я вернусь – и больше уже никуда и никогда, даю тебе слово…» – «Ах, Алеша», – сказала Марта, и вот тут-то у нее и появилась эта застывшая улыбка.

– Приезжайте к нам каждое лето, – сказал Вейкко.

– Да… может быть… – Марта оглянулась на Свена и его планктонных соратников. – Что ж, давайте прощаться, мальчики.

– Мы проводим вас до Мариехамна, – сказал Свен.

– По местам! – скомандовал Морозов. – Инна, ты с нами на яхте?

Но тут и спрашивать было нечего: Инна последние дни не отходила от Марты, без конца они говорили о своем, никак не могли наговориться.

Вейкко оттолкнулся от пирса. Взвились паруса. Яхта, кренясь и покачиваясь, пошла к фарватерной вехе. Следом тронулся катер планктонной станции.

– Почетный эскорт, – засмеялся Витька.

– Знаете, что я вспомнил? – сказал Морозов. – Гонки! Как вы обогнали нас всех и утопили яхту. Помните?

– Еще бы не помнить ваш великий прыжок, – сказала Инна, сидевшая рядом с Мартой в углублении кокпита.

Вейкко протянул Марте шкоты:

– Хотите?

Она молча покачала головой. Морозов покосился на нее. Марта все улыбалась, но в ее глазах, устремленных на удаляющийся остров, стояли слезы.

Морозов тоже стал смотреть на остров. Утренние тени лежали на серых скалах, сосны смыкали вверху негустые зеленые кроны.

«Милые Аланды, – подумал он. – Когда-то увижу вас снова?»

Интермедия Заостровцевы в полном сборе

Я приехала около полудня, отец еще не вернулся с работы, а близняшки – из школы, и дома была только мама. Она пекла в кухне пирог, и вкусный запах ударил в ноздри, как только я раскрыла дверь, – так бывало в детстве, и еловые ветки под зеркалом в передней тоже были из детства, и все это обрушилось на меня с такой силой, что почему-то захотелось плакать. Не снимая пальто, только откинув капюшон, я тихонько прошла на кухню, и когда мама обратила ко мне раскрасневшееся от жара плиты лицо, я кинулась к ней, и мы постояли обнявшись, хлюпая носами…