Незакрытых дел – нет

Как доказывает исторический опыт, евреи, если они чувствуют себя евреями (потому что есть, наверное, такое чувство – истинное или ложное, но есть), всегда найдут способ оправдать израильскую политику. Даже если они настроены критически или испытывают антипатию в случае определенных агрессорских действий, они не отвернутся от Израиля, от сионизма. Их поддержка, которая выражается в симпатии или денежной поддержке, не прекратится. В Израиле многие опасаются, что евреи в диаспоре отвернутся от Израиля. Поэтому они сломя голову пытаются организовать промывание мозгов для евреев в диаспоре, отправляя к ним делегатов получше. Они организуют большие и мелкие дискуссионные кружки (не только в еврейских кругах), в которых пытаются наводить тень на плетень. Об одном из таких кружков я привезла материалы. В Израиле царят депрессивные настроения, это правда. Правые прекрасно пользуются этим в своих дальнейших целях. Есть поляризация в сторону позитивных, справедливых решений, но пока что доминируют силы агрессии.

В качестве диагноза не так уж и плохо. Брурия часто вступала в споры со своими кураторами и даже если в какой-то момент поджимала хвост, при первом же удобном случае начинала спорить снова. Она служила системе, почитала эту деятельность чем-то вроде продолжения своей работы, будь то работа переводчицей или работа в больнице, и, естественно, получала за нее вознаграждение, принимая его как причитающееся ей по праву, а если вознаграждение не всегда было материального свойства, она смотрела на него как на законную компенсацию. Ей и так приходилось отвоевывать каждый сантиметр, каждый миллиметр у своих кураторов, у системы в целом, причем никаких особых привилегий у нее не было, – хотя правда и то, что в конце шестидесятых они с папой получили учрежденный при Кадаре эрзац ордена Витязя, орден «За заслуги перед социалистической родиной»[152], – якобы за партизанское прошлое, и он действительно давал льготы, пусть и не заоблачные, но все же льготы, а каждый филлер был на счету. Однажды, ценой чрезвычайно долгой беготни и «ползания на стертом до крови животе», она добыла для постоянно пополняющейся семьи Форгачей квартиру на улице Керек, куда вселилась меньшая часть семьи, потому что до этого, на старом месте, мы жили почти как в ночлежке, друг у друга на головах. Папа, как ответственный кормилец семьи, пытался получить с доплатой квартиру побольше, но его попытки одна за другой терпели крах; случайными переводами и статьями, дополнявшими его зарплату новостного редактора и начальника смены на радио, можно было заткнуть лишь самые большие дыры, беречь деньги мои родители не умели, они и в самом деле не знали им цену, обращались с ними как дети, отсюда и сопровождавший начало каждого месяца рефрен: «Я в минусе». Но что главное: ради регулярных и жизненно для нее необходимых поездок к семье Брурия получила в качестве вознаграждения загранпаспорт, добыла паспорта для семьи – для меня, моих старшего брата и младшей сестры, доставала дешевые въездные визы для израильских друзей, родственников и товарищей – как раз когда между Израилем и Венгрией не было дипломатических отношений, и не было довольно долго, причем не по вине Израиля, и наконец (хотя в смысле значимости это следовало бы упомянуть в первую очередь), как героическая мать, она простирала над нами свои крылья, в одиночку защищая своих детей, которые отнюдь не демонстрировали своим поведением преданности режиму, а, наоборот, путались с разного рода подозрительными компаниями, прибивались к следующей западным образчикам творческой братии и регулярно всплывали в разнообразных донесениях Министерства внутренних дел.