Незаметные истории, или Путешествие на блошиный рынок (Записки дилетантов)

В школе, например, я чувствовала себя очень уверенно не только потому, что маму все уважали. Наша классная руководительница и учительница алгебры и геометрии была жестким человеком и предпочитала управлять классом, держа детей в страхе. Зная ее суровый нрав, папа проверял мои знания по ее предметам, хотя по ним у меня все было хорошо. Инспекция могла затянуться, если в моих знаниях обнаруживался какой-то пробел. В таком случае папа поступал, как вязальщицы поступают со спущенной петлей в шерстяном полотне ткани. Подобно тому как рукодельница распускает ряды вязанья, чтобы не оставить отверстия, которое неизбежно будет расширяться, он шел по учебнику назад, чтобы обнаружить слабое место. Делал он это очень мягко, спокойным голосом, с доброжелательными интонациями. Тогда мы с ним решали предыдущие задания. И когда мы наконец находили и устраняли незнание или ошибку и возвращались к злополучной задаче, я начинала впадать в отчаяние от усталости и обиды на саму себя. Папа реагировал спокойно. О его неудовольствии всегда свидетельствовал переход со мной на «вы». «Не шмыгайте носом, не шмыгайте», – говорил он, и работа над ошибками продолжалась. Часто на всякий случай мы проходили однотипный завтрашний материал, и на следующий день в школу я шла без страха, потому что по математике ко мне претензий быть не могло. Это была не только помощь в овладении предметом, но и мощная моральная поддержка.

И так было во всем. Когда я впервые получила в школе двойку – причем сразу две, в том числе по физкультуре из-за забытой дома формы – и разрыдалась на пороге нашей квартиры, родители мягко рассмеялись и купили мне торт, чтобы отметить небывалое событие. Никакой трагедии, достойной слез и переживаний, в этом эпизоде они не увидели.

Одевали меня всегда лучше всех. Причем папе было важно, чтобы в одежде я себя чувствовала не только удобно, но и психологически комфортно. В старших классах, когда для нас отменили обязательное ношение школьной формы, у меня были вещи, каких не было у учителей. Я видела, как меня разглядывали, и знала, что мою одежду обсуждают. Отправляясь в очередную из частых командировок в Украину или Прибалтику, папа всегда спрашивал у меня, что необходимо купить, и перечень заказов мог быть длинным. Папа делал все, чтобы обеспечить мне надежное, счастливое детство, которым сам он был обделен.

* * *

Василий Емельянович Чумаков родился в 1939 году в шахтерском городе Копейске на границе с Челябинском. Его родители, Емельян Алексеевич Чумаков (1908–1976) и Арина Ивановна Кондратьева (1911–1979), бежали от раскулачивания, которое обрушилось на их семьи: Емельян – из Александровки Оренбургской области (в тот момент – Средневолжского края), Арина – из Курганского уезда Уральской области. Судьба свела их в Копейске. С 1937 по 1948 год у них родилось шестеро детей. Василий, мой папа, был вторым ребенком.

Жили они стесненно во всех смыслах слова. До окончания войны семья занимала комнату в бараке: на 14 квадратах к тому моменту проживало семеро жильцов – родители с пятью детьми. Емельян добывал уголь, сменив несколько шахт, до которых нужно было довольно далеко добираться пешком в любое время года и при любой погоде. Работником он был хорошим и в годы войны получил звание «почетного шахтера».

Помимо тяжелой работы главы семьи в забое, семью кормило подсобное хозяйство. Чумаковы держали корову, кур, кроликов, огород. Это позволило семье худо-бедно пережить голодные военные и послевоенные годы.

Но случались в жизни Чумаковых не то что тяжелые, а прямо-таки драматичные эпизоды. В 1942 году, в преддверии Сталинградской битвы, большинство шахтеров, включая деда, несмотря на бронь, освобождающую от призыва на фронт, отправили на призывной пункт в Челябинск. Арина плакала, и радость семьи по поводу вскоре вернувшегося со сборов кормильца была велика. Второй раз беда нависла над семьей, когда Емельяна арестовали как японского шпиона. Спасло его неумение читать и писать. Его отпустили, узнав, что в ведомости на получение зарплаты он расписывался крестиком.

После войны жизнь семьи стала налаживаться. Чумаковы получили половину «финского домика» на двух хозяев – две комнаты, кухню с подполом, веранду, превращенную отцом в третью комнату. У дома были сарай с живностью и 12 соток огородной земли, с которой отец снимал и хранил в овощной яме до 600 ведер картошки.

* * *