Незавершенная революция

Одну такую возможность демонстрировал Новгород, где и локальное городское сообщество, и князья и церковь, являющиеся частью транслокальных сетей, веками могли сосуществовать, не уничтожая друг друга. Причиной тому, очевидно, является республиканизм, а именно то, что местный люд в лице его зажиточной части сумел сложиться в демос или пополо (со своими грандами — боярами) и установил правила не только своего самоуправления, но и отношений с пришлыми институтами князей и епископов. Интересно в этом смысле рассмотреть аналогию Новгорода с итальянской подестой, на которую Эдуард Надточий указывает как на зачаток всего будущего западноевропейского стато. В подесте подестата выступал как пришлый менеджер, внешний управляющий, но нанятый городским сообществом для выполнения хозяйственных функций. В Новгороде же, напротив, хозяйственные функции выполнял местный посадник, а пришлый князь со своей дружиной приглашался как своего рода ЧВК с дипломатическими функциями. То есть, организованное локальное сообщество вступало в отношения с варягами-русами как по сути экстерриториальной асабией, диаспорой, и делало это на договорных принципах — именно за счет того, что само обладало субъектностью. В остальных же частях Руси происходит слияние власти с землей, а точнее превращение последней в объект княжеской колонизации. Укрупнение и централизация такой власти присущи процессу складывания национальных государств, но тут тоже есть важные нюансы.

В Центральной Европе национальные государства состоялись на основе Вестфаля, о котором нам еще предстоит отдельный разговор. Сейчас же укажем на то, что технически это происходило в результате эмансипации местных князей от римского центра, будь то в форме разрыва с римской церковью или еще большего ограничения власти императора Священной Римской Империи германской нации, которая изначально была достаточно рыхлой. В ареале Великороссии, как уже было сказано, естественным путем происходило складывание новой национальности (народности), возглавить и завершить которое имели все шансы ее великие князья. Однако такой национализации княжеской власти в ней не произошло — идеологически она так и осталась колониальной, связывающей себя с центрами, находящимися за ее пределами. Важной причиной этого стала победа колониально-греческих «гвельфов», которые выбили духовный фундамент из под этой национализации и таким образом из под княжеской власти как власти национальной, натравив ее на массовое движение т. н. «жидовствующих» — русский прототип северных пуританских реформистов.

Вторым поворотным моментом стали события на рубеже XVI–XVII вв, когда «гибеллинская» царская власть попыталась эмансипироваться от «гвельфов», но в результате своих неуемных внешнеполитических амбиций ввергла страну в хаос, которым «гвельфы» воспользовались для взятия власти при Годунове. Это, однако, ввергло страну в еще больший кризис, известный как Смута, который фактически обнулил власть и «гибеллинов», и «гвельфов». И вот тут происходит самое интересное — отталкиваясь от апелляции не к реальной гибеллинской власти, но к ее мифу и архетипу, предпринимается попытка обретения национальной политической субъектности, характерная для разворачивающихся по всей Европе движений. Однако на выходе из чехарды появления и исчезновения лидеров, создания и распада внутренних и внешних союзов, кризиса легитимности действующих игроков происходит не учреждение национальной власти, но ее узурпация «гвельфской» партией, ориентированной на культурную гегемонию Малой Руси, а не самобытность Великороссии, защита которой была мотивом значительной части участников этих событий.

Именно победа Романовых, этих могильщиков Великороссии становится прологом к ее растворению в самоколонизирующейся империи. То, что потом происходит с великорусами, начиная с Никоновских реформ, является уже превращением мяса потенциальной нации в имперский фарш, причем, с его многократным прокручиванием: Романовыми-Готторпами, коммунистами, русскомировцами.

Поэтому, то что в итоге многократно прокрученные на фарш великороссы не сумели воспользоваться случайным образованием государства почти в границах Великороссии неудивительно. Ведь сама структура советских русских как великороссов была сконструирована, отталкиваясь не от их утраченной органической идентичности, а от обратного — в результате признания почти всех возможных наций (разве что за вычетом казаков, чей нациегенез был оборван), а уже не попавших в них — русскими. Стоит ли удивляться тому, что эти случайные великороссы, получив не менее случайный шанс на самодостаточное развитие, не смогли им воспользоваться, ибо не понимали, кто они и что им с собой делать? Подобная историческая ретроспектива позволяет говорить не только о том, что в романовской, готторпской, советской и путинской империях произошла денационализация великороссов, но и о том, что как нация они и не успели возникнуть по описанным выше причинам, хотя объективные предпосылки для этого были.