Незавершенная революция

В целом же, надо отметить, что практически для всех государственнических, фашистских или парафашистских групп белой русской эмиграции был характерен идеализм, а именно рассмотрение России, ее государственности, национальности и культуры как неких идеальных категорий, существование которых не нуждается в обосновании. Единственной попыткой отклониться от этой парадигмы и понять органику ее «духа, крови и почвы», чтобы сформулировать соответствующую ей новую политическую и идейную платформу, было т. н. евразийство.

Идеологи евразийства интересны тем, что подняли ряд ключевых вопросов, которые оставались за пределами интересов остальной русской эмиграции и попросту игнорировались ими. Вопреки тому, что принято считать, отталкиваясь от их названия, в первую очередь это были даже не вопросы о взаимоотношениях русских с другими народами, совместно образующими некий этногеографический континуум Евразии. Эти вопросы, игнорируемые хрестоматийными «русскими патриотами», собиравшимися сохранять государство в границах и с населением, в которых русские составляют менее его половины, также критически важны, однако, прежде всего, ценность этого направления мысли заключается в постановке вопросов о генезисе самих русского народа и государственности, без ответов на которые бессмысленно рассуждать об их взаимоотношении с другими народами.

Евразийцы вновь вернулись к вопросу, который в свое время разделил «славянофилов» и западников — о характере до- и послепетровской русской государственности и культуры, и о последствиях петровских реформ. Казалось бы, какой в этом был смысл уже в середине XX века, в условиях когда страна оказалась под властью принципиально нового режима и нуждалась в практических действиях по ее спасению, а не рассусоливании чисто теоретических вопросов прошлого века? Однако именно XX век и сделал этот вопрос остро актуальным в связи с другим, практически и стратегически важным вопросом — украинским. Именно в противостоянии украинскому национализму, евразийцы обосновывали и акцентировали очевидное — не только начиная с Петра I, но еще и начиная с Алексея Михайловича, Россия перестает быть органическим великорусским государством и подвергается «украинизации» ее «высокой культуры», которая становится прологом полномасштабной петровской вестернизации.

Казалось бы, это должно было нейтрализовать украинский национализм, доказав малороссам, что Россия это в такой же (если не в большей) степени их государство, а не только великорусское. Однако именно в XX веке, когда в условиях ослабления центральной российской власти возникла независимая Украина, вернуть которую под российский контроль удалось лишь признав ее хотя бы формальную национальную самостоятельность, и когда в эмиграции и в подполье набирал силу украинский национализм, борющийся за превращение этой самостоятельности в полноценную, было ясно, что аргумент о малорусском происхождении «общерусской культуры» не в силах этого остановить. В том же XX веке стало очевидно и то, что отчуждение между европеизированной имперской прослойкой и великорусскими низами так и не было преодолено, став одним из факторов краха колосса на глиняных ногах под названием Российская империя.

Евразийцы попытались сформулировать решение этой проблемы отчуждения от безжизненной имперской формы как украинской, так и великорусской органических общностей посредством концепции двухэтажной культуры. Согласно ней, разносоставная культурная общность типа русской должна иметь как низовую, органическую культуру, укорененную в конкретных «крови и почве», так и высокую культуру, устремленную в «небо», «дух». И вот в этом последнем пункте их доктрина отличалась и продолжает отличаться амбивалентностью, наличием двух ипостасей, каждая из которых подвергается жесткой критике с противоположной сторон.