Нездешние

– Мы не знали безопасности. А когда он к ним пришел, те поняли… – Грэйси качает головой. – Приходится договариваться. У каждого свой уговор. Могло быть намного хуже. Он обо мне заботится.

Мона кивает, хотя такие речи она слышит не в первый раз. Наслушалась вдоволь – обычно под утро в приемных покоях больниц, где слышны гудки машин и гул ламп дневного света, и худенькая девушка сидит на смотровом столе, оба глаза у нее подбиты, и она твердит распухшими губами: «Нет-нет, не буду я предъявлять обвинений, нет, мэм. Я знаю, он не идеал, но другого-то у меня нет».

– Он и о вас спрашивал, – продолжает Грэйси. – Когда вы только появились. Вы правда здесь из-за матери?

– Да. Это не прикрытие. Я не из ЦРУ, ничего такого. Просто хотела кое-что узнать про свою маму.

– Просто это так удивительно… представить не могу, как такая нормальная причина могла привести вас сюда.

– Ну, – признается Мона, – я не уверена, что причина такая уж нормальная.

– Как это?

– Ну, по-моему, она была в этом замешана. Не знаю, почему и как, но… просто у меня такое чувство.

Мона невольно выдает свое разочарование.

– Вы надеялись на другое, верно?

– Да уж охренеть, как верно. Я думала просто получить в наследство милый домик и убедиться, что не такой уж моя мамочка была сумасшедшей. Чуть-чуть успокоить душу, понимаешь? Убедиться, что жизнь бывает нормальной или когда-то была… там, откуда я приехала, это много значит. Просто хотелось тишины, хоть на пару минут.

– Тишины? Как это?

Мона, вздохнув, трет глаза. Она ужасно устала.

– Слушай, Грэйси, хочешь совет?

Та пожимает плечами.

– Не взрослей, – говорит ей Мона.

– В каком смысле?

– В смысле не старей. Чем старше становишься, тем больше слышишь голосов в голове. – Она стучит себя пальцем по виску, словно пытаясь пристрожить поселившихся там нахлебников. – Все больше невидимок твердят, что тебе можно делать, а чего нельзя. Наверное, я ехала сюда в надежде с ними покончить. Думала, если мама была нормальной, значит, я тоже смогу. И может быть, я бы…

– Может быть что? – спрашивает Грэйси.

– Может, я сумела бы стать и нормальной матерью, – тихо договаривает Мона. – Какой не была для меня моя.

– Что значит – смогла бы? – спрашивает Грэйси.

Мона не отвечает. Молчание затягивается.

– О… – говорит наконец Грэйси.

Еще немного они проходят молча.

– Извините, – произносит Грэйси.

– Не за что тебе извиняться. Видит бог, тебе досталось больше всех.

Помолчав, Мона спрашивает:

– Выбраться ты ведь не могла?

– Никак, – кивает девушка. – В Винк никто не приезжает, и никто из него не уезжает. Говорят, он под охраной.

– Так и есть. Я видела… – Мона ищет подходящего слова, – ограду.

– Да. Мы здесь. Приходится справляться.

– Вы, должно быть, все гадаете, что там снаружи?

– Снаружи?

– За оградой. В мире. То есть в настоящем мире.

Грэйси растерянно морщит лоб.

– Не понимаю.

– Ну, вне Винка. Там, откуда я приехала.

Грэйси замедляет шаг. Останавливается, уставившись себе под ноги.

– Кажется, я никогда об этом не думала, – жалобно говорит она. Что-то хрупкое блестит в ее взгляде, словно девочке вот-вот собираются удалять гланды. Мона не сразу понимает ее.

– Ты ведь знаешь, что есть не только Винк? – уточняет она.

Грэйси наклоняет голову. И, не глядя на Мону, идет дальше.

– Не знаешь? – настаивает Мона, бегом догоняя ее. – Ты правда не знала?

– Знала, – обороняется девушка.

– Чему же ты так удивилась?

– Тому… я никогда не задумывалась, как там.

– Серьезно? – не верит Мона. – Ни разу?

– Перестаньте, ладно? Просто перестаньте!

– Господи!

Сначала Моне просто не верится. Но потом она понимает, что поверить нетрудно: при здешней запутанной и странной географии тому, кто прожил тут слишком долго – или, как Грэйси, родился и вырос, – наверное, и в голову не придет, что мир может быть другим. Мона видела здешние газеты, все новости которых ограничены городком. И видела телепередачи – вечные повторы телешоу не позднее 1985-го. Эти люди понятия не имеют, что такое большая земля, и что такое двадцать первый век – тоже. В сущности, это доведенная до абсурда изоляция всех маленьких городов: сколько раз Мона видела мальчишек, которым и ночевать не доводилось за пределами своей фермы? Разве они представляют столичные города и автострады лучше бедняжки Грэйси, не видящей мира за пределами своего пузырька?

– Но ты хочешь знать? – спрашивает Мона.

– Нет, – сердито бросает Грэйси.

От удивления Мона не находит слов. Кое-как выдавливает:

– Почему?

– Потому что я этого не увижу! – злится девушка. – Мне отсюда не выбраться, Мона! Для меня только этот городок, и больше ничего. Он такой как есть и не изменится. В Винке ничего не меняется никогда.

– Теперь меняется, – напоминает Мона. – С моего приезда он изменился.

– Ну, это ненадолго. Вы тоже уедете. И все станет как было.

Мона задумывается, сколько в этом правды.

– Извини, Грэйси, – говорит она.

– Забудьте вы об этом, – просит Грэйси. – Просто забудьте. Так лучше.

Она шмыгает носом и утирает глаза.

Каньон опять сворачивает. Новый крутой спуск. Те же серые стены и пыльная осыпь.

– Что он со мной сделает? – спрашивает Мона.