Нездешние

Поездка продолжается больше часа, потом машина тормозит и останавливается. У багажника слышны шаги.

Теперь, решает Мона, самое время обдумать план действий.

Самое правильное, решает она, выскочить и пнуть кого-нибудь в мягкое, не разбираясь кого и куда. Она изготавливается.

Снаружи шепчутся. Негромко щелкает крышка, и ее слепит хлынувший в багажник свет. Мона рада бы выскочить, но помятое, ослабевшее тело только и может, что выкатиться наружу, рухнув на очень жесткие и горячие камни. Моргая, она размахивает руками.

А потом зрение возвращается, и она различает, кто стоит над ней: очень бледная, вся в крови, явно потерпевшая поражение миссис Бенджамин.

Заслонив глаза от света, сощурившись, Мона зовет:

– Эй?

И тут же ощущает резкую боль в плече. Она еще успевает скосить глаза на руку со шприцем, а потом…

– Гады…

Темнеет.

Мона видит свет. Тусклый, плоский, бездушный свет. Глаза не сразу включаются в работу: примерно так она чувствовала себя после наркоза, когда ей в старших классах лечили зубы. Тело онемело и почти не ощущает своего положения, но, кажется, она сидит на стуле, а руки сведены за спиной. Потом кто-то принимается растирать ей левое плечо.

– Так что, ей обязательно быть живой? – спрашивает кто-то.

– Ну… не знаю.

– А что ты знаешь?

– Знаю, что с живой риска не больше.

– А с неживой больше?

– Я бы сказал, да. Но я всего лишь врач. Я в этих делах не специалист. Не забывай, пожалуйста, что это твоя идея. Но если не сработает, придется повторить попытку… взяв больше материи. Если она надежно закреплена…

Кто-то теребит ее ладони. Сухо шуршит веревка, что-то обхватывает запястья.

– Надежно, – подтверждает мужской голос.

– Тогда не вижу препятствий.

– Что ж, начнем.

Итак, она привязана к стулу, и, раз больше ничего не проверяли, привязана только за руки. Поразмыслить об этом Мона не успевает: что-то острое впивается ей в сгиб локтя. Вскинувшись, она выкрикивает ругательство.

Проморгавшись, Мона различает вокруг смутные в полумраке фигуры, но зрение еще подводит.

– Видели? – спрашивает один голос. – Я же сказал, она сильная.

– А снотворное в крови не помешает?

– Не думаю. Нам нужно лишь немного ее материи для связи с одной из альтернатив. Подобное к подобному, если я понятно выражаюсь.

– Вроде как красное к красному и черное к черному, когда меняешь машину? – уточняет другой голос. Мона узнает миссис Бенджамин и догадывается, что той совсем худо.

– А ты заткнись. Тебя сюда не для разговоров привели.

Моне удается еще немного сфокусировать взгляд. Ее окружает десяток или дюжина человек, мужчин и женщин. Мужчины кто в свитерах, кто в рубашках с галстуками, кое у кого в руках трубки, некоторые даже курят. На женщинах платья с пышными рукавами, туфли на каблуках, иные в фартуках. Верхний свет делает все лица белыми, бескровными.

– Что за хрень? – мямлит Мона. – Кастинг на «Предоставьте это Биверу»?

– О чем это она? – тихо спрашивает один из мужчин. В его глазах что-то трепещет. Мона уже почти пришла в себя и понимает: конечно же, у них у всех такие глаза. А за их спинами что-то громадное и сияющее, трудно рассмотреть…

– Ни о чем, – обрывает голос из-за ее плеча. – Она не в себе.

Моне удается развернуть голову влево, к мужчине, который приспосабливает к вене трубку катетера. Определенно, врач: видно не только по старомодному врачебному халату, но и по усикам, очочкам, черной трубке. Все в его внешности словно провозглашает: «Я врач!» Однако, стоит ему бросить на Мону короткий взгляд, она видит то же мельтешение и в его глазах.

– Подонок, – бранится Мона. – Надеюсь, ты хоть что-то понимаешь в человеческой анатомии.

Он отводит глаза. За его спиной стоит женщина, которая заглядывала к ней в багажник, но сейчас, в блекло-голубом костюме и в панаме, она выглядит несколько мужеподобной.

Что-то в отравленном наркотиками мозгу Моны бормочет: «Меняют тела как одежду…»

– Это тебя, дрянь, я подстрелила на шоссе? – выговаривает она.

Женщина в панаме отвечает ей безразличным взглядом и оборачивается к остальным.

– Готово?

– В общем, да, – отвечает ей мужчина, похожий на повзрослевшего Гарди. Он стоит перед блестящим предметом, который Моне так трудно было рассмотреть… но теперь зрение у нее прояснилось.

Это те линзы. Кобурнские. Ей видны отражения в блестящей поверхности – почему-то они выглядят отчетливее и чище реальности.

– Черт, – начинает Мона. – Что вы затеяли с… – Руке становится холодно. Слышно, как журчит жидкость – точь-в-точь кто-то писает в ведро. Она свешивает голову набок и видит, как по трубке от ее руки кровь сливается в стеклянный сосуд на добрый галлон.

– Какого черта? – возмущается она. – Вы у меня кровь берете? Это еще зачем?

Окружившие ее люди молчат и не шевелятся. Только таращатся на нее – бледные, бесстрастные.

– Если собираетесь выкачать всю, так будьте добры, сперва пристрелите, – просит Мона. – Или хоть горло перережьте. Лучше уж так, чем вот это.