Нездешние

Гул обрывается. И та, другая Мона – Мона-мать, испуганно обыскивающая детскую, – блекнет, тонет в море светящегося серебра: линзы становятся обычными зеркалами.

Женщина в панаме хохочет:

– Здесь! Наконец она здесь! Она идет!

Глава 55

К югу от Винка под самой кожурой земли, под перекрестком дорог открывается множество глаз.

Детям темнота не мешает. Они рождены во тьме. Они всю жизнь прожили во тьме. Они созданы для тьмы, и сердца их всегда принадлежали тьме. Так что они открывают глаза и видят.

Движение. Их создание шипит, тает. Металлические кубики (Ее части) булькают на стыках, сплавляются, как кипящий свинец.

Сперва их это настораживает: они чирикают, свиристят, урчат в темноте, передвигаются на насестах, перекатываются друг по другу в мелких лужицах. Они столько потратили времени, столько часов ушло на охоту по расщелинам, пустующим домам… они целыми днями волокли неподатливую, страшную тяжесть этих кубов по горным склонам… чтобы теперь они ни с того ни с сего расплавились?

А потом они чувствуют: мир мягчает. Барьер, в Винке и без того довольно непрочный, вовсе исчезает. Все места – далекие и разрозненные, там и здесь, по ту сторону и нигде – сливаются воедино.

Их голоса меняются. Теперь они насвистывают флейтой, плачут и поют. Это не конец, не смерть в темноте. Это новый день, начало, новый мир.

Она идет.

Глава 56

Ребенок орет, орет, орет. Страшно взглянуть: крошечное сморщенное существо в красных потеках, личико искажено, слезы льются ручьем. Женщина в панаме холодно осматривает малышку.

– Они и должны быть такими маленькими? – уточняет она.

Врач глядит на младенца, словно впервые видит. «Может, и впервые», – соображает Мона.

– По-моему, приемлемого размера…

– Ну что ж, – бросает женщина в панаме, – когда Мать придет, это станет несущественно.

– Все прошло, как ты ожидала? – спрашивает врач. – Нам нужно потомство этой женщины, потомство Матери. Подобный нам, но принадлежащий этому месту. Это Ее ребенок?

Женщина в панаме прикрывает глаза, задумывается. И распахивает их со словами:

– Да. Все получится. Мать уже идет, я ее чувствую. – Она глубоко вдыхает, словно учуяв особо приманчивый запах. – Это ее потомок, хотя и не прямой. Получится. Уже получается.

Мона не сводит глаз с окровавленной малышки. Личико так залито кровью, что трудно распознать черты… но, кажется, она узнает свои брови, и вроде бы глаза Дэйла, и ротик не в нее ли?

«Не может быть. Не верю».

Женщина в панаме протягивает малышку врачу:

– Бери. Отнеси на перекресток к югу от города.

Тот медлит.

– Ты сам не хочешь?

– Нет. У меня дело здесь. Она должна быть там. Встретишь Ее, когда появится. А когда Она придет повидать меня, там буду я… и только я. Без… – она косится на миссис Бенджамин, – посторонних.

– А мы не нарушили закон Матери, вытащив ее сюда? Мы соблюдали Ее правила?

Женщина в панаме отвечает ему бесстрастным и пристальным взглядом:

– Ты полагаешь, что возможно ослушаться Матери?

Склонив голову, врач берет ребенка.

– Мне понадобится защита?

– Один из детей тебе поможет.

– Но сейчас светло.

Она в изнеможении закатывает глаза.

– А с какой стати нам держаться правил этого городка?

– Справедливо.

Он и примерно половина мужчин и женщин друг за другом покидают комнату вместе с орущим младенцем. У Моны в глазах лягающиеся ножки и отбивающиеся ручонки.

– Нет, – шепчет она, – пожалуйста, не надо…

Один из мужчин в свитерах – на этом мягкий коричневый джемпер – оборачивается к ней. Взгляд неуютно чужой.

– А с ней что делать? – тихо и монотонно спрашивает он.

– Ножом пользоваться умеешь? – отвечает женщина в панаме.

Мужчина хмурится, кивает.

– Хорошо умеешь?

– Идею уяснил.

– Рядом с дверью коробка. В ней несколько ножей. Сделай надрез здесь – она указывает точку на горле. – Глубокий надрез, и убедись, что она умерла.

– Она может умереть от этого? – спрашивает мужчина так, словно эта идея для него совершенно внове.

– О да. Ей подобные умирают довольно легко. Рано или поздно они все это делают.

– И это все, что потребуется?

– Это все.

Он снова кивает, проникнувшись новой мыслью.

– Ты и ты… – Женщина в панаме выбирает двоих из оставшихся, – берите ее, – она указывает на миссис Бенджамин, – и идемте со мной. Мне с ней надо потолковать.

– Ох ты, боже мой, – ворчит миссис Бенджамин, когда двое мужчин хватают ее за плечи. – Меня ждет очередная нотация?

Женщина в панаме не отвечает. Она выводит из комнаты мужчин, увлекающих за собой миссис Бенджамин, и Мона остается с человеком в коричневом джемпере, разглядывающим ее с таким предвкушением, словно он собирается приступить к новому, волнующему опыту.

Сначала он отрабатывает движение: сжимает воображаемый нож, заносит и бьет сверху вниз. И недовольно качает головой.

– Мы чересчур близко к стене? – сомневается он.

Мона слишком измучена кровопотерей, чтобы отвечать, да и будь у нее силы, не стала бы.

– Думаю, мы слишком близко к стене, – рассуждает мужчина, – для полного диапазона движения.