Нездешние

– Нет. Я даже побывала в этом их «Придорожном». Там я с ними встречалась. Мне помогали «туземцы». Здесь все думали, что это за границей. Никто даже не попытался проверить, вы ленивы и робки. А я проверила. Я там побывала. Подумать только, как глупо: шайка тупых пьяниц и наркоманов приканчивают пятерых старших в семье. Хочешь знать как? – Нагнувшись, она что-то поднимает с пола: маленькую лакированную шкатулку. – Я хотела убить Первого, – продолжает она, – но точно не знала, что для этого требуется. Поэтому в последний раз я велела им захватить два тотема. Просто на всякий случай. Запас карман не тянет, не так ли? Сегодня утром мне пришлось выбраться за ним в «Придорожный». Заставила ты меня попутешествовать, сестра.

– Тотемы? – недоумевает миссис Бенджамин.

– А, так ты не знаешь? Нет, откуда тебе. Слушай, помнишь, мы рассказывали друг другу сказки о дикаре?

Миссис Бенджамин чуть оживляется, но молчит по-прежнему.

– Конечно, помнишь. О настоящем первенце, самом первом ребенке Матери. Но он Ей не угодил, и Она его бросила. А мы вечно уверяли друг друга, что он следит за нами, за всем, что мы делаем, в надежде догнать нас. – Женщина открывает шкатулку. – Так вот, сестра, так оно и было. Он прошел за нами в Винк.

В шкатулке, как и ожидала Мона, обнаруживается маленький белый череп. Женщина в голубом взирает на него с благоговением, миссис Бенджамин – с невыразимым ужасом.

– Ты же помнишь, – выговаривает миссис Бенджамин. – В этот раз я тебе помогла.

– Помню. И что из этого? Ты боишься, сестра?

– Да, я боюсь.

– Ты слаба?

– Вероятно, так.

– Так же чувствовала себя и я. Всегда. Слабой, испуганной. Нечестно, что я была такой слабой. Нечестно, что я только и умела, что быть для Матери Ганимедом. Я могла бы быть сильнее. Я могла больше. Если бы мне дали шанс.

– Ганимед? – повторяет миссис Бенджамин. – Не понимаю.

– Я была всего лишь Ее слугой. Наполняла Ей чашу, развлекала Ее. Но Она никогда не благодарила. Потому что думала только о вас. Вы, пятеро старших, занимались делом, важным делом. О других Она и не вспоминала. А должна была. И вспомнила бы, будь у Нее шанс. Вы все дрались за Нее, отбивали Ее любовь у других. Вы Ею манипулировали!

– Мы – Ею? – фыркает миссис Бенджамин. – Потрясающее извращение истории.

– Заткнись, – рычит женщина. – Не притворяйся! Я знаю, какой бы Она была, если бы вы не пробились к Ней в любимчики! Она бы… любила нас! Она бы любила меня. Ты не знаешь, каково это – когда о тебе не вспоминают. Не знаешь, каково быть отверженной. Она нас никогда и не знала. Никогда о нас не заботилась. Ты не знаешь, каково это. Из вас никто не знает. Но все переменится. – Женщина бьет себя в грудь. – Я – оружие в Ее руке. Я – оружие Ее разума. Я – Ее инструмент, Ее посланница, Ее глашатай! Я – первая в Ее глазах! И когда Она придет, я получу награду – Ее любовь! Она вернется и будет любить меня! Слышишь? Слышишь, что я сказала?

– Слышу, – устало отзывается миссис Бенджамин. – Только сомневаюсь, что дело того стоит.

– Стоит! – повторяет женщина. – Наверняка! Иначе никак!

– Ты уверена, что Мать придет? Ты показала мне ее тело в пещере, но…

– Придет! Мать проснется, когда рядом окажется носитель. Последняя Ее часть!

– Ребенок. Человеческое дитя.

– Ненадолго. Скоро Мать проснется и займет свое законное место в центре мира.

– И что тогда? Ты заменишь собой Первого и нас, остальных?

– Да! – вопит женщина. Она готова разрыдаться. – Я Ее нашла! Я привела Ее сюда. Я свергла тех, кто стоял у Нее на пути! Я привела сюда ту женщину! Я, я это сделала, все я! Не ты, не вы. Разве вы помогали? Никогда, ни разу!

– Мы и не знали…

– Знали! Должны были знать! Не смей… не смей так говорить!

Женщина протягивает вперед открытую шкатулку. Сейчас она опрокинет череп на миссис Бенджамин…

И тут-то Мона, выбросив вперед руку, захлопывает крышку ящичка. И, не дав женщине опомниться, приставляет ствол «Глока» к основанию ее позвоночника и спускает курок.

Женщина больше не чувствует под собой ног – пуля перебила крестец. Она неловко оседает на пол, перекатывается на спину и смотрит на свой живот, развороченный выходным отверстием, из которого с пугающей скоростью вытекает кровь.

Мона, стоя над ней, тяжело дышит. Потом переводит взгляд на миссис Бенджамин.

– Вот так.

Женщина пристально смотрит на Мону, на деревянную шкатулку в ее руке.

– Ты… ты…

– Да, – подтверждает Мона. – Я тебя подстрелила. Но не бойся, ты не умрешь – во всяком случае, далеко не сразу. У меня хватило ума понять, что для тебя смерть – просто переход на новое место. – Она тычет стволом в грудь женщины. – Но вот больно сделать могу. По-настоящему больно. Это я неплохо умею. А теперь объясни, что там произошло, в той комнате?

Женщина тупо смотрит на нее и снова переводит взгляд на рану. Ни боли, ни волнения.

– Говори, – приказывает Мона.

Женщина молчит, будто не слышит.

– Угрозы вряд ли помогут, милочка, – объясняет миссис Бенджамин. – Как я понимаю, оно не раз и не два умирало, получало раны и увечья.

– Оно?

– Этот Ганимед. Так оно себя называет.