Нездешние

Он вытаскивает ее стул на середину комнаты. Мона ловит движение справа, но нет, это всего лишь отражение в линзах. В их зеркале она видит свои запястья, притянутые к спинке стула толстой веревкой. Видит и дверь слева, а рядом с ней действительно маленький черный ящик. Около ящика обнаруживается ее винтовка и «Глок».

Мужчина в джемпере подходит к ящику, открывает его, произносит: «Ага». И задумчиво скребет в затылке. Затем он вынимает три разных ножа, тщательно их изучает и выбирает самый большой. Два других он кладет на пол рядом с ящиком.

Пока он возится с ножами, Мона разминает пальцы. К ее удивлению, они слушаются, несмотря на слабость. Она дотягивается до сиденья, до подсунутых миссис Бенджамин зеркал. Ухватить и вытянуть ей удается только одно – правой рукой. Левая намертво онемела, но ведь это из нее качали кровь.

Мужчина в мягком коричневом джемпере рассекает воздух большим ножом.

– Надрез, – повторяет он. – Надрез. А… наверное, как хирург?

Он режет воздух точным, деликатным движением.

– Надрез!

«Господи, – думает Мона. – Этот наверняка из самых младших».

Но что ей делать с одной линзой? В прошлый раз она что-то перемещала двумя…

Она спохватывается, что видит свое отражение в большой линзе.

«О…»

– Надрез… – Человек в коричневом джемпере оборачивается к ней. – Надрез! – повторяет он, размахивая ножом. – Я никогда еще никого из вас не убивал. Это грязно?

Мона его не слушает. Она занята: выгибает правое запястье, разворачивая маленькую линзу к большой…

– Наверняка, – рассуждает сам с собой мужчина. – Вы наполнены… жидкостью. Материей. Хм… – Он опускает взгляд на свой свитер, захватывает ткань в щепоть и оттягивает. – Хм…

Правильно ли она выбрала угол поворота? Мона видит часть малого зеркальца (или линзы) в большом. Два пузырька пространства, свободно плавающих в воздухе.

Ей вспоминается детская. Лицо женщины, так похожей на нее.

«Потому что это ты и есть», – напоминает себе она.

«Брось. Не думай об этом».

Решив, что зеркало развернуто как надо, она пытается сосредоточиться. В этот раз все дается совсем без труда: сразу чувствуется, что большая линза – зверь совсем другой породы. Возиться с зеркальцами у миссис Бенджамин было как гальку перебирать, а эта штука – здоровенный бульдозер, рычит и готов к работе, стоит лишь чуть нажать на педаль. Вопрос не в том, чтобы заставить его работать, а чтобы удержать под контролем.

Мужчина теперь занят тем, что аккуратно стягивает с себя свитер, но, поскольку он не догадался отложить нож, операция дается ему не без труда.

Мона концентрируется на одном из ножей, оставшихся у ящика. Долгое время ничего не происходит. А потом нож приобретает чуть заметную прозрачность…

Мона раскрывает левую ладонь.

«Надеюсь, он ляжет рукояткой, – думает она, – не то рассечет ладонь на хрен».

– Ага, – произносит мужчина. Он наконец высвободил из свитера одну руку и голову. – Вот так!

«Давай-давай…»

Нож мигает. И Мона ощущает в ладони что-то твердое и холодное. Она смыкает пальцы…

И в это время видит что-то в большой линзе. Эти линзы представляются ей чем-то вроде двери, и вот дверь будто осталась приоткрытой, показывая то место, куда распахивалась в прошлый раз. Это как заглянуть в длинный темный коридор (Мона вообще-то и не смотрит туда, разве что тем темным глазком внутри), но, кажется, она начинает понимать. Линза открывается в призрачное, отдаленное пространство, эфемерное и недоступное, в то, что не случилось, по крайней мере, не случилось здесь.

«Себя ли я видела? Или другую версию себя?»

Она возвращается к действительности, снова услышав голос: «Надрез…»

Мона отпускает большую линзу. Она сидит на стуле, руки связаны за спиной, в правой руке ручное зеркальце, а в левой нож. Собрав остатки сил, она торопливо пилит веревку. Левая рука до плеча так онемела, что трудно понять, насколько это удается.

Мужчина, уже без свитера, вздыхает.

– Хорошо, – негромко говорит он. – Хорошо.

Он делает шаг, не сводя с Моны пустого бессмысленного взгляда. То, что плавает у него в глазах, бешено вихляется.

Веревка поддается. Высвободив мизинец и указательной палец правой руки, Мона перекручивает ее, натягивает волокна на лезвии.

– Просто надрез, – шепчет мужчина.

И делает еще один шаг. Веревка трещит.

Мона напрягает левое плечо. Треск становится громче.

– Хм? – удивляется мужчина и недоуменно склоняется к ней.

Веревка лопается.

Сжав зубы, Мона размахивается левой. Тихий удар. Даже удивительно, насколько тихий. Впрочем, нож попал в очень мягкое место, точно за пищевод, и бог весть сколько он перерезал связок, мышц и сосудов.

Кровь выбивается вдоль лезвия крошечными яростными фонтанчиками, как от булавочных проколов в шланге. Мужчина, приоткрыв рот, смотрит на Мону. Во рту у него уже скапливается кровь. Не веря себе, Мона отвечает на его взгляд.

А потом в ней вскипает ярость.

«Моя дочь, черт побери!» – вспоминает она.

Выронив ручное зеркальце, она взмахивает правой рукой, вцепляется в макушку склонившемуся к ней мужчине, а левой налегает на нож.