Нежданно-негаданно

Егор Кузьмич сидел на завалинке и ворошил это все в уме. Мысли лились и лились. Он полез в карман за кисетом, хотел свернуть цигарку. Не курит Егор Кузьмич папироски, привык к своему самосаду. Но тут опять почувствовал то самое: начало кружить голову, плечи стали опускаться, руки тяжелеть, ног он совсем не чуял. «Хоть бы не свалиться, а то люди увидят и скажут: все… отработался Кузьмич… пенсионер»… А для него пенсионер — «нож в горло». Не хочет он, чтобы его «списывали», желает, чтобы считались с ним и за здорового, полноценного принимали. На пенсионеров, ему кажется, не смотрят уж. Ну, отработали свое и сидите, отдыхайте, в домино играйте, гуляйте…

Он хотел опереться о завалинку, но рук не почувствовал, испугался: «Неужели в самый разгар страды захвораю? Что это со мной? Кабы паралич не шлепнул. Думать бы мене надо. Да как не думать-то…»

Мысли начали путаться, он ощутил, что завалина из-под него исчезает и сам он повисает в воздухе и не падает, — все уходит куда-то вдаль, теряется, уплывает.

Он не помнит, сколько пролежал, завалившись в угол стены и палисадника, прилегающего к дому, очнулся как после сна. А может, и спал он потом — не знает. И сколько лежал — тоже не знает. Пустота во всем теле, в голове. Опять страшно стало: вспомнил все. Потянул к себе руку: пальцы шевелятся, слава богу. Уперся ногами в землю — слушаются. «Хоть бы не видел никто. Может, и дотяну. После уборочной в больницу пойду».

Солнышко уж низко клонилось у села над рекой, и закат окроплял верхушки сосен и воду багряным цветом; тишина стояла над деревней, небо бирюзовое над головой повисло, комарье полезло за ворот косоворотки сзади. Из садка смородиной пахло. Скотина тянулась по улице с пастбища, взбивая пыль копытами, гуси гоготали на поляне; от реки свежестью тянуло, прохладой. Егор Кузьмич пошел в избу, спать хотелось.

…Он проснулся, огляделся, встал, вышел босиком в сенки, сунул большие ноги в калоши, шагнул в ограду, поглядел на небо и подумал, что наверное, где-то граница между ночью и утром: с заречной стороны от леса было темнее, от полей — светлее. Это было едва различимо, но Егор Кузьмич понял, что уже утро скоро. Скукарекал петух, стало быть, не ошибся Егор Кузьмич.

Он подумал, почему ему в этот год мало спится. Все время так встает. Старость, что ли? Неужто? Почувствовал прохладу, забирающуюся под выпущенную из-под подштанников рубаху, зашел в сенки, надел пиджак.

Со стороны полей свет надвигался на тьму, теснил ее к лесу, небо вырисовывалось чистым, бирюзовым. Егор решил, что вёдро будет. Хорошо, сенокос закончат и хлеба уберут в пору.

Колхоз уже третий год в передовых, слава богу, ходит. Но Егор Кузьмич все чем-то недоволен. Он винит про себя Андрюху, что тот стал нерасторопен, успокоился вроде. Хотя сын его председательствует исправно и недостатков его никто не видит, кроме Егора, в районе и области хвалят только.

Пока топтался в ограде Егор, думал, уж туман от реки подниматься стал, и зарделось над полями, заалело небо. «Солнышко взойдет скоро, а Андрюха, наверное, и не торопится. Я говорю, лениться стал. Кабы дело ладно было».

Егор Кузьмич знал, что Андрей заедет к нему утром и свозит его посмотреть поля, еще раз удостовериться, что все ладно идет, но Егор почему-то в этот год ворчлив стал, все в чем-нибудь сомневается или не верит.

Три дня назад Андрей возил его на поля, и он видел, что хлеба отличные — так нет, как вроде забыл, сказал Андрею, что еще посмотреть хочет, чтобы с уборкой не проморгать. Везде он старается совет дать, все видит, ничего не пропустит и еще считает, что Андрюха проглядеть может. В этот год он даже стал нервничать, если что не так. Вот как наступило лето, так он и спать-то ладом не стал… И пока не «отстрадуются» и хлеба не уберут, сердце у него не успокоится. Он и поругивать станет Андрюху, а тот не сердится, нервы у него крепкие, не как у Егора Кузьмича.

Он знает: мужики его оком барометра называют, в шутку, конечно. Егор Кузьмич действительно точно определяет, когда сеять пора наступит, когда жать. Все бы хорошо, но в последнее время с головой у него все-таки никудышно стало. На той неделе вместо одного тополя перед Андрюхиным домом — два увидел. Это негодно. В больницу бы сходить надо, а он не идет, обойдется, думает. Ему все не верилось, что он заболеть может, не представлял себе, что так поиздержится. А что слабость чувствовал раньше — он на ранения сваливал. Голову у него слегка туманит после вчерашнего. Так это, считал, потому, что не спится ему, и соглашаться, что здоровье сдает — не хотел.

Мысли прервал гудок на улице. Он подумал: видно, Андрюха не проспал, молодец! Егор Кузьмич вышел за ворота.

— Здорово, отец. Я уж знаю, что тебе давно не спится. Поэтому и поспешил.

— Здравствуй. Я вперед петуха встал. Поехали, до завтрака сгоняем.

Егор Кузьмич открыл дверцу и стал садиться. Андрей засмеялся.

— Ты, отец, в кальсонах поедешь?

— Будь ты грех… Вот она, спешка-то…