Нежданно-негаданно

Ребятишки деревенские, завидев машину, пососкакивали с заплота сзади дома, где они черемуху страдовали, и кинулись врассыпную, запрятались.

— Шельмы, хоть бы ели как следует, а то прямо прутьями ломают, — вслух проговорил Егор Кузьмич.

— Проволоку колючую натянуть надо, — ответил Андрей, смеясь.

— Придется.

Подъехали… Из открытого окна, загороженного огромным фикусом, вылетали слова:

— Не дам! Я те сказала, не дам. И отступись. Пьянчужка, лежебока ты, вот кто! Трутень! Молчишь?! Додиганишься, выметет тебя Андрюха из колхоза. Че развалился, выдавишь окольницу-то.

— Авдотья, видно, Григория опять песочит, — посмотрев на отца, тихо проговорил Андрей.

— Че с ним делать? Совсем из колеи выбился. Сейчас поговорим, и будет. Сколько можно валандаться с ним, не ребенок ведь…

— Пожалуй, ты прав, отец.

Авдотья, старшая дочь Егора Кузьмича, перед их приездом с час отбивалась от брата Григория, пришедшего просить опохмелиться. Наконец он вывел ее из терпения, и она начала его «пробирать».

Увидев входивших в дом Егора Кузьмича и Андрея, Григорий поднялся с места и потянулся к дверям.

— Сиди, Григорий, сиди. Че это ты отца родного пужаешься? Раз пришел — и поедим вместе.

— Да неловко как-то, отец. На работу вот не пошел, голова разваливается.

— Неловко тебе и должно быть, коль не пошел. А если бы на работе был — все по́том вышло. С потом все болезни выходят, не только похмелье.

Григорий склонил голову.

— Пятый десяток тебе, Григорий, идет. А ты с панталыку сбиваешься, Андрюху подводишь. Народ на тебя пальцем тычет. Пьяницу, прогульщика в колхозе держат, мер не принимают. Не знаю, Григорий, как с тобой боле и говорить.

Вмешался Андрей.

— Это в последний раз, Григорий. Мне людям в глаза смотреть стыдно. Еще так сделаешь — выгоним из колхоза, — с горечью и злостью проговорил Андрей.

— А ты, Андрюха, нос больно-то не задирай. Как выбился в люди, так и на брата родного наплевать готов. Я постаре тебя. И помогал тебе, когда ты науки грыз. А счас на тебе!.. К заднице льдинку приложи, остынь! — Потом сделал грустное лицо, проговорил тихо: — Никому я, выходит, не нужен!

— Ты, Григорий, не прикидывайся бедным Иванушкой, всеми покинутым, — проговорил строго Егор Кузьмич, — С тобой мы уж сколь раз говорили, все сулишь не делать боле так, а сам опять лыка не вяжешь. Хоть бы посовестился кукситься-то.

— А че же я на одних условиях с бабам поставлен робить? Что они — то и я. Че я, дурней тебя, Андрюха? Дурней?! Я на заводе мастером был, трактор и машину знаю. Механик я, понял! А ты меня разнорабочим ставишь, вместе с бабами, брата родного. Эх…

— Да нельзя тебе доверить ни трактор, ни машину, Григорий! Ведь пробовал я тебе доверять. На машине ты пьяный на корову наехал. Ладно на корову… А у трактора ты уснул, опять же пьяный, и он всю смену тарахтел зря, сапог ты сжег и сам чуть не сгорел. Было? Было! Молчишь? Нечего сказать?!

— Брошен я всеми, — выдавил Григорий, — единственная отрада — водка.

— Так ведь грешила она, грешила с тобой Надежда-то, Гришенька, и не вынесло ее сердце: гли-ко, каждый божий день ты хмельной. Да ишшо скандалишь, — выговаривала Авдотья, встревая в разговор.

— Скандалишь! — скривился в жалкой усмешке Григорий. — Гулящая она! А сердце у меня не каменное!..

— Я тебе говорил, Григорий, когда ты с войны вернулся: зачем берешь такую молодую девку за себя, а бабу, которая всю войну тебя ждала — бросаешь? Ты не послушал… Теперь нечего зубами скрипеть.

— Выгоняйте! Никому я не нужен. — Григорий встал и, не глядя ни на кого, быстро вышел из избы и направился вдоль по улице.

— Хоть и пилю, а жалко мне его, — вздохнула Авдотья, — зря он на Надежде женился. Ой, зря!..

— Говорено было не раз. Сам большой… А тут расписался, на мужика не похож, — проговорил тихо Егор Кузьмич.

— Отец, все же придется попросить Григория из колхоза. От людей стыдно за него.

— Поглядим… Вон Авдотья всю жизнь колхозу отдала, Генку вместо матери воспитала. Году не было, от матери-то остался. Замуж из-за него не вышла. Воспитывала, да вот она не стонет, хоть и баба.

Авдотья не выдержала, заутиралась платком.

— Да и тебя он, Генка-то, отцом, тятя, считает. Сколь ты ему помогал, когда он учиться поступил.

— Но ладно, ладно. И похвалить-то нельзя… — мягко проговорил Егор Кузьмич.