Нежданно-негаданно

Спирин не видел звонкую весеннюю капель, пение скворцов, набухавшие березовые почки на деревьях по обочине дороги и дурняще пахнущие, которые Иван беспредельно любил, он только повторял:

— Не может быть! Не может этого быть.

Когда Спирин очумело шагнул в цех и увидел в кругу собравшейся уже комиссии Михаила, объясняющего что-то, размахивая по привычке левой рукой, он сначала не понял, что с ним происходит: он медленно садился, а шофер успел подсунуть ему какой-то деревянный ящик.

— Трансформатор сгорел не по нашей вине, Иван Сидорович, завод-поставщик виновен, вскрывали сейчас, комиссия заключила, — проговорил какой-то подскочивший монтажник, поддерживая за локоть Спирина, качающегося на этом проклятом шатком ящике.

— Ошибка вышла, Иван Сидорович, извините. Михаил Сидорович бежал к пульту, чтобы выключить напряжение, споткнулся за что-то и упал, а люди думали ударило его, — виновато лепетал Урусов.

— Бракоделы, а не завод.

— Взгреть надо по всем статьям…

— Ни в какие ворота не лезет…

Галдели вокруг разошедшиеся монтажники.

Они взглянули тогда с Михаилом в глаза друг другу, и было все ясно. Иван только стиснул Михаила за локоть, мотнул головой и подошел к комиссии. Вот все были и излияния чувств, нежности.

Урусову тогда было тяжело, но Иван не сказал ему ни одного ободряющего слова: какое-то упрямство чертово навалилось: наказание, дескать, за верхоглядство, паникерство.

А себя ругал Иван в душе больше всех: как это вышибло у него из головы, что привезли сразу два трансформатора и для первого, и сразу для второго блоков. Они сегодня же привезут тот второй, тщательно осмотрят, чтобы не повторилось сегодняшнее. Выход есть. Но Спирин не мог себе простить эти начавшиеся «провалы в памяти», как он выразился про себя. Что же это такое? Нет, такого волнения, смятения больше нельзя допускать! У него всегда была цепкая и прочная память, он не позволит больше себе такого «размягчения», пусть хоть какую штуку сногсшибательную выкинет еще этот Урусов. Спирин запрет себя накрепко, все чувства и эмоции, оставит ясный, трезвый, холодный рассудок, надо быть непоколебимым — только тогда он осилит, как надо, задуманное. Потом он развяжет, отомкнет все замочки чувств в себе, за все с лихвой отгуляет. А теперь ему нельзя иначе. Это последняя стройка, и под занавес он должен на высоте спеть эту песню. Так решил Спирин, и ничего ему не помешает. А Мишка, раз приехал, пусть терпит. Ему, Ивану, тяжелее. Пусть пройдет это все Михайло — потом легче будет, еще благодарить в конце станет, если поймет как надо.

И Иван Сидорович отдал распоряжение: везти второй трансформатор немедля. А Михаилу сказал веско, строго, с каким-то металлическим холодным оттенком, чеканя каждое слово:

— Смотри в оба, Михаил Сидорович. Блок должен дать энергию. Второй начинать надо.

Михаил никогда не слышал этих ноток в голосе брата и понял и почувствовал, что скидок никому никогда не будет и ошибок быть не должно, Иван не сможет быть не Иваном.

Иван Сидорович видел, как дружно навалились монтажники на этот завершающий участок, видел и с какой дотошностью, внимательностью Михаил проверял каждый узел, и Иван уже верил, пожалуй, что дело сделано, но с опаской отгонял эту мысль и, придерживаясь старого поверья, говорил в уме: тпфу-тпфу, сплевывал куда-нибудь в сторону.

Спирин был верен себе и в день окончания и пуска блока, — был сдержан, строг: рано радоваться, впереди еще два блока. И хотя его поздравляли, наехало высокое начальство, наполовину ведь сокращен срок строительства, отвечал сухо:

— Все еще впереди, — и настраивал своих людей не сбавлять…

Про себя же рассудил все реально, трезво: сделано самое трудное, то начало начал, о котором он так пекся и которого порой остерегался, оно настораживало его: как все обойдется? И вот это начало одолено. Хоть и были всякие казусы, но он, чего хотел, — добился. Теперь Спирин понимал, будет легче, только бы удержать ритм. Он отклонил торжество по поводу окончания и пуска блока, говорил веско:

— Не время, не время. Потом за все три блока наверстаем с лихвой. Надо напрячься еще и еще.

И Спирину порой казалось, что воображение прорывалось сквозь волю и рассудочность и тащило его вперед, захватывало: они построили не три блока за пятилетку, а шесть. Снова прием в Москве. Он уже возглавляет не только вторую очередь станции, но и строительство нескольких газоперерабатывающих заводов. Город Обск становится центром добычи и переработки газа. А Вера?! — обрывал он воображение и снова настраивал себя на реальное, гнал прочь пришедшее — некогда. Не до этого! Ну, а уж такого он никак не мог себе представить, и это его взбесило: вдруг сдал, спасовал Михайло. «Не могу я, еле на ногах держусь и чувствую — не потяну больше. Не для меня все это. Отвык. Сдал. Извини, Иван, — но уеду. Каждому — свое», — только и сказал ему Михаил.

Сказал просто, без сострадания и взволнованности, как вроде на рыбалку отдумал ехать, — огорчило Ивана.

Он не уговаривал Михаила, считал, нет смысла и резона держать на вожжах: толку не будет, а сказал резко, сухо, но спокойно: