Нежданно-негаданно

— Все честно тебе скажу. Лесничии проверку хотят учинить. Ты сразу с кислотой начал резать, а надо было первый обход без кислоты, предохранительный называется. Делается это для того, чтобы сосна в работу втянулась. Если предохранительный не сделать — слабое дерево после семи-восьми обходов «крылья повесит», чахнет. А когда еще здесь рубить станут. К этому времени лес потеряет все качества.

— Что же ты молчал?

— Как лучше хотел. Сезон уж подошел. Думаю, зачем время тратить на этот предохранительный, живицы от него кот наплакал. Шпарь с кислотой. Для тебя же больше пользы.

— Ну, сам и ответишь за ложь.

— Надо сделать этот обход без кислоты, дать два уса сверху. Я тебе помогу.

— Надо, значит, сделаю. «Вот и выкроил время», — подумал Илья, выговаривая: — Нужно все вовремя делать, — про себя отметил: «Мудрец же ты, мужик, как я посмотрю. Все хитришь».

Ефрем смолчал, направился к избушке: «Один грех с плеч долой. А про четверть участка, который напростую надо было резать, незачем говорить пока Илюхе: авось все-уладится, уломаю лесничиху. Пусть Илья жмет на полную возможность».

…Илья с Ефремом быстро закончили обход напростую, и Белоусов стал дорезывать косячок намеченного леса.

Бабы уже почти заканчивали сборку. Ефрем решил помочь и им, хоть и подлецом по отношению к Илье выглядит, а раз мужик всей душой к нему — пособить надо и подождать, когда все сделают. Он знал: завтра под вечер хорошо выпьют с Илюхой, бабы водочки отведают, Илья принесет десятка два стерлядок, даст бабам, скажет: там дома пригодятся, пацаны полакомятся (у обеих женщин были ребятишки), обернется к Ефрему, молвит: на и тебе. Простак Илюха, а когда подвыпьет — последнюю рубаху отдаст. Вот мужик попался. Эх! Кабы не это паскудное дело… Но может, и обойдется…

На работу в последний день вышли рано, чуть рассвело, не так жарко. Утро было сизое, росистое, но с каждым часом теплело, от земли поднималась испарина. Чувствовалось, что день опять будет жарким, безветренным.

Ефрем выбирал из воронок живицу в ведра, а бабы таскали ее в бочки.

Илья уже заканчивал круг и шел за ними по пятам.

Он видел, как стараются бабы: торопится, задевая голенями одна за другую, Валентина, шуршит ведрами о полные бедра; шустро бежит тонкая, но крепкая Марина и, кажется, нет у нее в руках груза.

— Эх-эх! Валентина! Растолстела ты больно. Жизнь, видно, больно хороша! — кричит Илья.

— Некому пообстрогать — вот и полнеешь, как уж не хороша, — отшучивается Валентина. — Зови почаще, может, и похудею.

— Марина вот тоже одна живет, без суженого, а не раздобрела, — не унимается Илья.

— Она мужика славного подыскала, — гогочет Валентина.

— Болтай, болтай, — одергивает ее, смеясь, Марина. — Не слушай ее, Илья, наговаривает.

А Илья уже шел дальше, наслаждаясь работой, любовался здоровьем и ловкостью баб. Ему необходимо опорожнить скорей воронки — бабы эти не подведут. Доволен он был свободной и беззаботной жизню своей, басисто напевал:

— Я зна-аю, что ты-ы уж не жде-ошь и пи-исьма-ам мои-им уж не ве-еришь, и встре-етить меня не при-иде-ешь к вокза-альным распа-ахнуты-ым две-ерям.

— Придет, придет, Илья! — кричат ему бабы вразнобой.

А Илья уж пел что-то грустное, тихое и торопился закончить к вечеру обход.

«С ним и беда не беда», — казалось в это время Ефрему.

Валентина с Мариной думали каждая о своем, потаенном, сокровенном, и жили маячившими где-то далеко-далеко неопределенными зыбкими мечтами-надеждами.

Глухариная песня хакка Ильи уже слышалась с другой стороны, из низины, потом переместилась на взгорок, подбадривая баб и Ефрема.

Дальше все было, как думалось Ефрему: сидели у костра, прикладывались к водочке помаленьку, закусывали доброй рыбкой, балагурили, говорили о разном. Вечер был теплым, комариным, зной уже не давил, из низины тянуло освежающе, они развели дымокур, и комаров отгоняло. Всю ночь сиди. Благодать!

Как только рассосалась короткая сизая ночь, и стало видно тропинку, и утро опахнуло прохладой, Ефрем с бабами со стерляжьими свертками ушли к дороге, где должна была забрать их машина и увезти в поселок.

Ефрем размышлял по дороге, как ему «подъехать» к лесничихе или склонить к этому Ковалева. В голову с похмелья ничего путного не приходило, он махнул рукой и оставил до завтра, заговорил с бабами о делах в поселке.

Илья, оставшись один, решил сначала покормить олененка, которого он нашел с переломленной ногой в лесу, у речки. Смастерил тогда палочки вроде шин, перевязал ему ногу рубахой и принес в избушку. Сделал загородку из жердей и выхаживал его.

«Скоро заживет твоя нога и уйдешь от меня», — говорил он вслух олененку, лизавшему ему руку. Илья хоть и был страстным охотником, но маленькую зверюшку какую или птенца он не тронет, не раз выхаживал и лосят, и глухарят. «Если бы не Барсик, — кивал он на собаку, — давно бы тебя этот медведь упер. Но теперь выкроилось время, узнаем, что он около нас толчется». Илья бросил в рюкзак сеть и пошел к речке. В свою затею он верил, не первый день в лесу, знает медвежьи повадки: придет медведь к протухшей рыбе, тем более если голодный.