Нежданно-негаданно

Тогда Ефрем окорил уже весь свой лес, готовился желоба делать да воронки расставлять, торопился: лето взяло круто. В начале июня уже распустились листочки, чего никогда в здешних местах за его бытность не было, выступила сера с деревьев на солнцепеках, скоро начало сезона. Опять заработает неплохо. Еще сезон поднапряжется вздымщиком, а там опять подастся в мастера.

Подходит к избушке своей отдохнуть, а недалеко у вырытой ямы, куда он отбросы выкидывал, медведь роется, объедки чамкает. Ягод еще не было, охота, видно, не вышла, вот и пожаловал на запахи. Ну и пускай бы он сожрал эти объедки. Так нет: схватил ружье в избушке да пальнул два раза: шкура все-таки. Поторопился, видно, заранил зверя. Напрасно говорят, что неповоротливый, как медведь, — вранье: зверь мигом на нем оказался. И не подойди бы тогда к участку Игорь Николаевич — конец пришел бы Ефрему. Начал Ковалев палить из ружья, когда Ефремов крик услышал. Медведь юркнул в болото. Ладно вовремя подошел, не поломал медведь, содрал кожу в нескольких местах, да раны от зубов пооставлял. Главное, жив остался.

На этом бы дело и кончилось. Но через неделю Ефрем услышал, как зверюга ночью вокруг ходит. Куда в ельничную темноту стрелять, наобум? Только хуже наделаешь. Да и жутковато. А собака как услышит — и в избушку.

Вот и примчался тогда к Илье и «заткнул дыру» на подсочке. А потом, увидев, как вкалывает Илья, понял: если бы еще все с кислотой, то два плана даст. Илье заработок большой, ему премия, да и теснее они сблизятся, и на подсочке в целом дела лучше пойдут. Не мог он тогда удержаться от соблазна и написал Илье эту записку, зная, что Ковалев не подведет: глаза у него завидущие — весь лес готов продать, если обламывается что-то.

Размышления его прервал голос соседки:

— Ефрем Прохорович, в лесхоз просили зайти.

«Начинается», — подумал Ефрем.

— Мы вылетаем на лесной пожар. К вам поедем после тушения, покажете нам все участки, — торопясь, проговорила Фролова, встретив Ефрема. — Если есть свободные сборщики живицы, то всех к нам. Так директор леспромхозовский распорядился.

— Турну, турну, Ольга Степановна. Есть, — зачастил Ефрем, подумал: «Слава богу, хоть покумекать да предохранительную сделать есть время. Людей направлю, может, и лучше дело-то пойдет». Продолжил: — Машину подготовлю честь по чести, в вашем распоряжении вездеход.

— Вы не скажете, откуда у вас вздымщик Илья? — спросила как бы между прочим Ольга, намереваясь уходить.

«Начинает подбираться, давай, давай, крой! Конца еще не видно». Промолвил как можно спокойнее:

— Да он сибирский, с Оби откуда-то. Добросовестный, старательный мужик.

— Приметный он? — рассмеялась Ольга.

— Что верно, то верно, — получилась какая-то кривая улыбка у Ефрема, вымученная. — Родимое пятно на самом конце носа, не потеряется. Знаете разве? — немедля спросил Ефрем.

— Нет, — ответила Ольга, стараясь подавить волнение.

«Понимаю, к чему клонишь. Я, мол, все знаю. Признавайся. Как не так. Потянемся еще до последнего», — подумал зло Ефрем, промолвил, приветливо улыбаясь:

— Если все, то прощевайте, а то ведь тоже дела.

Поклонившись, он вышел и заспешил домой: собираться скорей надо к Илье, каждый день дорог теперь.

Ковалеву, слушавшему разговор Ольги с Ефремом, так стало не по себе, что он сейчас же бы собрался и укатил отсюда. Раньше все было по-другому. До Фроловой главным работал его земляк с Кубани Валентин Валентинович, душа-человек. Он и вызвал сюда его, Ковалева. Тогда они с леспромхозом жили душа в душу. И жизнь их шла тихо и мирно. Но Валентин Валентинович ушел на пенсию: обвинили в недогляде и послали Фролову. Все подняла на дыбы. Теперь тут ему не жизнь. Надо подаваться куда-то, где потише. Ему почему-то вообразилось, как сейчас хорошо Валентину Валентиновичу там, в кубанской станице: свой домик над речкой среди фруктовых деревьев, крыльцо виноградом обвито, прохладно, приятно. Ни забот, ни тревог, живи в свое наслаждение. Ну ничего, собьет он нужную сумму и тоже катанет в родные края. А здесь нет, делать тут больше нечего. Хорошего не жди. Он найдет себе место. Люди в этих краях нужны и где глуше — там больше. Ковалев вышел на воздух.

У Ольги щемило в груди. Перед ней ярко всплыла картина вузовской дружбы с Олегом. И нравился, и парень хороший, а чувств, как к Илье, не было, никаких чувств — ни хороших, ни плохих, нравился — и все. Поделилась она тогда с Наташкой, подружкой, и призналась ей о своем беспокойстве и усомнилась — могут ли они быть вместе? Наташка тогда ее засмеяла: парень такой! Умнее всех в группе, спортсмен, ухаживает, а она банальности какие-то разводит. Привыкнешь.