Нежданно-негаданно

Он вот, Илья, совершенно спокойно относится к этим соболям. Он бы давно шапку себе из соболиного меха мог сшить, да незачем ему, он в обыкновенной, кроличьей ходит. За двенадцать рублей в магазине взял. Его и в кроличьей бабы любят и опять же насчет этих соболей проходу не дают ему. Забавно Илье, как они сами на шею виснут: не какой-нибудь дед, за сорок — еще не старость. Он тут же отгонял набежавшие мысли о бабах, старался отвлечься, чтобы избавиться от того, что нахлынуло, но уже оно вклинилось, не уходило — и мерзко и досадно Илье делалось, виноватым по сей день себя чувствует.

Когда учился в городе, на курсах повышения квалификации, познакомился с одной, Катей звали. В швейной закройщицей была. Жил у нее — сыт-одет и «нос в табаке». Ведь знал, что временно живет. Илья бы никогда не остался в этом городе пыль нюхать, ему и заняться там нечем: ни работы подходящей, ни охоты, ни рыбалки — какая это жизнь?! Его место на обских берегах, простор ему нужен. И Катя знала, что временно они, а ничего, мирилась, все по путям шло. Парнишечка у нее совсем захирелый был, калекой родился. Правые ручонка и ножка короче и слабосильнее левых. Ребятишки после школы на улице дразнили: «Уро-од двадцатого века». А он этого парнишечку-шестиклассника везде за собой таскал — и на реку, и на озеро, и хоть рыбешки всего кошке на уху только ловили, а время-то быстрее и интереснее проходило. Илья любит пацанят. В поселке все соседские ребятишки торчат у него, когда он дома. То чучела вечерами с ними мастерит, то еще что-нибудь. Любая баба небось про себя мечтает такого мужика и отца иметь. То и льнут к Илье. Вот и этот пацаненок привык, привязался, веселее стал, учиться получше начал. У Ильи хоть и невелика грамота — восьмилетка да ремеслуха, а помогал ему, как мог. Ну, кончились курсы, с Катей попрощались, как так и надо. Прослезилась она для порядка, хоть и знала, что пройдет все, и Илья знал, Илья взял чемодан, а тут и парнишечка погодился, из школы вернулся. Понял все, затрясся весь, слова сказать не может, слезинки катятся по щекам, схватился за руку.

— Не-е ухо-оди, дядя Илья-а.

— Да приеду-у я, приеду-у. Пусти, на самолет ведь опоздаю.

И Илья видел, что мальчишечка чувствует, что лжет он. Оторвал Илья руку и шагнул за дверь. Горько-горько стало, саднило посредь груди.

— Химия мне твоя не нужна, — как-то устало, сгорбившись, повернулся Илья к Ефрему. — Почему? Докладывать не стану.

А то, хватающее за душу, гнусное, суровое и подлое, толкается, стучится теперь в другую душу, и грусть неотвратимая стоит в груди посередке и не уходит! Куда ты денешь из жизни то, коли оно было. Уж что-что, а это видится всегда ясно: и допросы, и пересылки, и безжалостные, бесчеловечные избиения в камерах между своими же, а ему, молокососу, всего пятнадцать… К черту того себя и всю ту шпану, дружков, все прошлое. Илья схватил щиток и начал варить. Только работа, внимание к ней и отгоняли набегавшее: проморгай — и полетит к черту под давлением газа твой шов. Илья доварил стык, вздохнул тяжело, закурил, промолвил:

— А вздымку, откровенно говоря, охота мне отведать. Пожалуй, и приду, — и снова принялся за работу.

Ефрем разговор окончил, не приставал. Он понял: с Ильей что-то творится, — и ему не до него. Ефрем не дурак, жизнь доживает и знает: в такое время к человеку не суйся, пусть он изольется, освободится от тяжкого, после уж опять нормальным становится. И еще Ефрем почувствовал: придет Илья, работа ему глянется.

…Весна тогда удалась теплая, ранняя. Солнце плавило снега и сгоняло в лога, и за неделю отшумели потоки талой воды.

Лес на участке был окорен, а протянуть на стволах сосен желоба для стекания живицы, сделать насечки и вставить в них воронки — дело немудреное. За полторы недели Илья поправился. Резцы к хакку точить — тоже ничего хитрого нет. Так что, как только сосны поспели, запахло хвоей, смолой, серой, прелыми листьями, — Илья начал резать. Работа ему глянулась, силы и выносливости Илье не занимать, за день он делал вдвое больше нормы и был доволен. Комары ему тоже не помеха — привык.

Вскоре и Ефрем наведался; он в первые же дни увидел, что Илья, конечно, опередит всех и раза в полтора больше сделает, а если еще прирезать ту четверть с кислотой, то в два раза норму перекроет.

На лесничего Игоря Николаевича Ковалева, который осуществлял досмотр участка, Ефрем надеялся. А чем больше сделает Илья, тем лучше для всей подсочки. Может, как-нибудь и вытянут план.

И Ефрем решил провести Илью: напишу расписку, что лесхоз разрешил резать с кислотой весь участок ввиду пересмотра плана. Подумал: не раз так делывал, проверено.

Еще не доходя до Ильи, он издали закричал:

— Живем, Илья! Начальство переиграло!

Илья прочитал расписку, сунул ее под матицу и стал резать по-новому, ему еще лучше: время лишнее не тратить на резку, на рыбалку ходить можно и свои дела кое-какие делать.

Илья подумал: поднажать надо посильнее, позвать осенью баб с поселка, собрать живицу, закончить пораньше да на охоту податься: рябчиков для приманки соболя заготовить.