Нежеланные часы (ЛП)

— Ты же знаешь, что не должен ругаться. Это есть в своде правил.

В том, который я до сих пор не прочитал.

— Я знаю, знаю, но иногда не хватает слов, кроме ругательств, чтобы донести свою мысль.

Он обдумывает, протирая подбородок, как будто он трет бороду.

— Правда.

— Во всяком случае, Вайолет злится. Я задел ее чувства, потому что я тупица, так что я не думаю, что мы увидим ее или Саммер какое-то время. Пока я что-нибудь не придумаю.

— Что случилось?

— Я не был добр к ней перед друзьями. Ей стало грустно.

Он с отвращением морщится.

— Зачем ты это сделал? Я думал, вы друзья.

— Не знаю, наверное, потому что я идиот, помнишь? Кажется, я испугался.

Признание этого вслух делает все еще хуже, потому что, очевидно, чем больше я занимаюсь самоанализом, тем больше я убеждаюсь, что на самом деле я просто гигантская киска, а не задира, как я изначально думал.

Это отрезвляет.

— Моя мама говорит, что у тебя явно синдром покинутого ребенка, — говорит Кайл так небрежно, что я не знаю, как ответить. — Эй, Зик!

— Да, приятель?

— Что такое синдром покинутого ребенка?

Мои руки сжимают руль, пока я обдумываю ответ.

— Это значит... что, человек думает, что если он будет держать свое сердце закрытым, то никто в его жизни не сможет бросить или отвергнуть его.

Я оттарабанил определение, которое прочитал в Википедии только вчера вечером, после того, на кухне поболтал с Озом, когда он сказал мне, что у меня проблемы.

Проблемы, связанные с отказом, как правило, неправильны, – говорится в одной статье. Попросту говоря, заброшенность — это, по сути, сердце, которое было закрыто. Разбитое сердце.

— Что значит закрытое сердце? — невинно хочет знать Кайл, и теперь я сожалею, что начал этот гребаный разговор.

— Это значит... — я задумываюсь. — Это значит не впускать людей в свою жизнь, например, не говорить им всякого дерьма. Не узнавать людей, даже если ты с ними тусуешься.

— Ты это делаешь?

Я? О да.

— Да.

— Почему? Это из-за того, что твои родители отстой?

Я смеюсь над его неожиданным выбором слов.

— Да, думаю, что да. Помнишь, я говорил тебе, что их никогда не было рядом? И все еще нет?

Он кивает.

— Ну, я очень скучал по ним, когда был маленьким. Я много плакал, и люди, которые заботились обо мне, очень злились и много кричали, что заставляло меня плакать еще больше, а все, чего я хотел, это чтобы мои мама и папа вернулись домой.

Но это случалось редко.

— У тебя был дом?

— Много, — признаю я. — Но я жил с тетями и дядями. Когда мои родители были дома на Пасху, мы отправились во Флориду, и я играл в океане, пока они сидели на пляже.

Я помню это, как будто это было вчера; мне было двенадцать. Мои родители были в Греции в течение месяца и думали, что было бы очаровательно отпраздновать Пасху всей семьей. Пока я блаженно плавал в океане, папа большую часть времени проводил за ноутбуком, а мама пила вино, наблюдая за фотографом для журнала, посланным снимать пляжный домик.

Настоящая причина, по которой они вернулись домой.

Чтобы ее гребаный пляжный домик попал в чертов журнал. Она втиснула его, прежде чем отправиться в следующий город своего мирового турне. Страна, город, остров, куда бы они, черт возьми, ни отправились дальше, они точно не потрудились забрать своего сына.

— Можно сказать, я был безутешен. Много плакал. Эта печаль превратилась в гнев, потому что к тому времени, когда я учился в средней школе, я не мог рассказать людям о своих чувствах. Я не мог наклеить ярлык на свои эмоции, потому что был так молод. — Я оглядываюсь и вижу, что он наблюдает за мной. — Мы называем это выражением наших чувств.

Он впитывал каждое слово как губка.

— Ты думаешь, я стану похожим на тебя, когда вырасту, раз папы нет рядом?

Мое горло сжимается, и я с трудом глотаю.

— Что значит, похожим на меня?

— Ну, знаешь, безумие и все такое. — Он поворачивает голову и смотрит в окно, на проплывающие мимо здания, дома и деревья. Людей, возвращающихся домой к своим семьям. По дороге домой с работы или по делам.

Я замедляюсь перед женщиной на пешеходном переходе.

— Я не думаю, что я безумный и все такое, не все время.

Кайл оглядывается.

— Только большую часть времени?

Я?

— Ты так думаешь? Что я большую часть времени злюсь?

Он пожимает небольшими плечами, и теперь смотрит вниз на свои кроссовки.

— Я думаю, было бы здорово стать таким, как ты, когда я вырасту.

— Почему?

Поворотник продолжает мигать, и я поворачиваю налево у знака «стоп», ломая голову над тем, как ответить, чтобы это не прозвучало бессердечно и горько.

— Потому что ты большой и хорошо дерешься, и никто не говорит тебе, что делать.

— Вайолет иногда говорит мне, что делать, — замечаю я.

— Верно. — Его голова качается вверх-вниз. — Почему ты ей позволяешь?

— Почему я позволяю Вайолет указывать мне, что делать? — Я уточняю вопрос.

— Да, — говорит он, комично хмурясь. — Ты всегда позволяешь ей командовать собой.