Нежинские огурцы (сборник)

До самого вечера носились мы по полям, и ничего.

Мужики меня бранят, бог весть за что, охотники ходят вместо волков или подобные рысям и, главное, командарм никак не может простить мне, что в кои-то веки удалось ему видеть совершенно неожиданно такое количество зайцев, подобное буре, и даже ни одного выстрела.

Дома же спрашивают:

– Как насчёт огурцов? Бочки ведь.

Я было брякнул, пожертвуйте, мол, в пользу воздушного флота, так как раньше теперь, чем не заведём мы в нашей волости аэроплан, никто не поверит, что есть у нас волки, и будут они, плодясь и заселяя нашу республику, безнаказанно уничтожать скот.

А потом, думаю, не дожить мне до аэроплана, так и отложил – всё-таки, думаю, инвентарь ведь оно, хоть и зовётся – огурцы…

– А вы, – спросил меня рассказчик, – вы не охотник до огурцов?

– Мне больше по душе, – ответил я, – мне больше по душе огурцы сибирские.

Рогулька

Лёнька с другими парнишками ходил на Мурачьи Озёра и вылавливал рогульки: водные орехи со скорлупкой, похожей на маленькие рога. Забрасывали в густо-синюю воду старые рогожи, ворошили ими неподвижную гладь. И вытаскивали обратно. Остроугольные чугунного цвета орехи цеплялись за рогожу, и ловцы собирали их тысячами. Было жарко. Пахло камышом, сочно блистали, точно лакированные, листья лопухов, и было приятно облегчать свою грудь радостным криком:

– Пистери-и-и!

И когда издали – с Косой Горы доносился к посёлку по Иртышу гулкий рёв парохода, Лёнька брал корзину с рогульками и бежал на пристань. Не столько занимала его торговля, сколь наблюдения над пробегающей мимо неизвестной жизнью. Выбегали на берег повара, весёлые матросы, господа в куцых пиджаках, как у поповского сына, и барыни с какими-то неестественными голосами. «Чимбары на выпуски носят, лешаки» – с завистью думал Лёнка.

Сегодня пароход пришёл самый большой – «Андрей», белый, белый, как голова сахару, и столько же таящий в себе прелестей, как сахар. Два пистеря рогулек разобрали сразу, на донышке в одном немножко осталось. «На пароход пойду, – решил Лёнька, – вытурят, так пусть, а коли рогулек дать – может, и не вытурят». На нижней палубе он бывал уже не раз – изучил её достаточно.

«На верх надо, сверху-то все на берег ушли».

И Лёнька с пистерями в руках полез по железной лестнице вверх. Влез. В проходах никого не было. Лёньку с берега не видели – вылез он на борт, обращённый к Иртышу.

– «Верно – никого нет, – проскользнуло у него в голове, – дураки с такого места в посёлок пошли».

Лёнька уселся на скамейку, оглядел решётки, перила, пол.

«Всё крашено, а у нас только ставни красят».

Потом Лёнька повернулся и посмотрел в окно, у которого сидел:

– Толсто. У нас в церкви таково нету. Заглянул в салон и удивился:

– Вот, хаипы: столы-то каки? А зеркала!

В салоне, у пианино, под цветами, сидела маленькая, бледная девочка, читавшая зелёную книжку. «Умная, – подумал Лёнька, – книжку читает, ни как те по берегу шляются. Пойду, може рогульки последние возьмёт». И, набравшись смелости, шагнул в коридор. С сильно бьющимся сердцем взялся он за стеклянную ручку двери:

«Харю налупят али нет?»

Бледная девочка оторвалась от книжки и с недоумением взглянула на веснушчатого белоголового мальчугана в синей дырявой рубашке, в коротких обмызганных штанишках с корзинками в руках.

– Вам что? – спросила она.

Лёнька почесал живот и, фыркнув, ответил:

– А ничо. Так.

– Кого же вам?

– Никого. Рогулек, может, купишь?

Девочка подошла ближе и заглянула в корзинку.

– Какие нехорошие ягоды.

– Сама ты ягода, – рассердился Лёнька, – не знаешь, так и молчи. Орехи, рогульки – а не ягоды.

– Орехи-и… – протянула девочка, – у меня денег нет, мне мамочка не даёт.

«Врёшь, поди», – подумал Лёнька, внимательно оглядывая её ещё раз. «Квёлая какая, будто репа мороженая».

– А ты бы слямзила, – предложил он.

– То-есть как?

– Ну, попёрла, не понимаешь?

– Ах, украсть? Нет, разве воровать можно! Грешно.

– Маленьким воровать не грешно, – серьезно сообщил Лёнька, – у меня баушка так говорит.

– Бабушка твоя ничего не понимает, она неучёная.

Лёнька свистнул и уселся на стул.

– Баушка знает, она зубы заговаривает, от лихоманки лечит… А ты «неучёная», брякнет тоже. А рогулек я так тебе дам, бери.

– А как их брать?

– Сейчас покажу.

Лёнька взял со стола блестящий маленький ножичек и чугунное пресс-папье, наставил ножичек на орех и ударил.

– На-а, трескай, – протянул он девочке извлечённое из рогульки беленькое ядрышко, – но, ладно?

– Вкусно.

– Баско? Ну я те ищо поколю, успевай в рот класть.

Лёнька уселся на пол и стал усердно колоть рогульки.

Девочка подумала немного и тоже села рядом с ним.

Они мирно разговаривали:

– Чо это? – мотнул головой Лёнька на пианино.

– Пианино, музыка.

– А кто играет?

– Все.

– Все. Ишь. И ты умеешь?

– Умею.

Лёнька с уважением поглядел на собеседницу.

– Заливашь! Поиграй, айда.

Девочка подбежала к пианино и взяла несколько аккордов.

– Что?

– Валынка! У нас молодяжник как заиграет на гармошках, даже в ушах пищит. У нас басче. А ты на гармошке не умешь?

– На гармошке? Нет.

– И гармошки нету? Чо таки вы за люди.