Нежить и богатыри

Разозлился Алеша, разгневался, кликнул Сивушку своего верного, вскочил на него, пришпорил больно так! Ай заржал конёк, будто бесы в нём, и догнал печенега лютого. Печенега лютого да тюрка глупого. Затоптал копытами их дурные головы, не оставил в живых ни единого! Шатры же вражьи спалил дотла назло! А из кольчугушек он взял и выковал себе железный дом. Да жить остался в нём, немоту свою проклиная, юродство наружу не выставляя. Так и жил богатырь Алешенька на краю Руси, рубежи от набегов оберегая, от всякой нечисти охраняя.

Прожил добрый молодец так без малого сорок лет и четыре годика, бобылем прожил да одиночкой. Ай прослыл он на земле могучим самым! Народ про него былины слагал и байки баил, мол, живёт на краю Руси богатырь-калика: ликом дурен, глух и нем, но Родину от половца сторожит, а поляка лишь одним своим ликом отпугивает!

Но случилось так, что устал терпеть одиночество могучий, русский богатырь, старый казак Алексей Попович-сын. Вышел он лунной ноченькой во двор, на улицу да под околицу. Глядь на небушко, там луна полная, на старость шедшая, богиней Дивией ему подмигивает и во весь рот широк улыбается. Загорюнился наш сиротинушка и то ли мыслями, а то ли жестами ей рассказывает:

— Гой еси, луна ясная, дева красная, велика Дивия, да ты избавь меня от порчи жуткой, от навета-наговора наистрашнейшего! Осерчала убиенная дева-птица Алконост, наложила завет на весь род людской и на меня бессмертного, проклятие.

Усмехнулась Дивия, спрашивает:

— А душегуб то кто, на деву ту?

Опустился Алеша на коленочки, перекрестился богу единому. Поморщилась богиня луны. А богатырь челом бьет, кается:

— Я душегуб её! Пошёл я в лес погулять, косточки молодецкие размять, серых уточек пострелять, стрелу каленую потешить, себя позабавить. Ходил, бродил, нет нигде серых уточек, улетели серы уточки в края дальние. Опечалился я, принялся целиться во всё подряд: дерево, так в дерево; куст, так в куст. И попал нечаянно в деву-птицу Алконост. Вскрикнула она голосом человеческим и кровью истекая, прокляла меня самыми страшными проклятиями, какие есть на свете, да выпустила дух.

Вздохнула Дивия:

— Врёшь ты складно, да ладно уж, напущу я на тебя обряд, а как через него пройдёшь, так всё взад и вернёшь.

— Что за обряд такой? — воин щурится.

— Жди птичку, — ответила богиня, умолкла и пошла по небу колесом заветным.

А богатырь спать побрел в свой железный дом, но запоры, на всякий случай, нараспашку оставил. Наутро к его ставням птица чёрная ворона подлетела, в оконце стучится:

— Тук-тук, открывай, богатырь великий, да бери меня супругою своей, ежели желаешь, чтоб проклятие сгинуло.

Пробудился Попович, глаза продрал, удивляется:

— Гой еси, ворона смелая, как же я тебя в жёны то возьму? Махонькая ты совсем, да и не баба, а птичка малая!

— Бери и увидишь, что будет.

Как ни крути, но запустил мужик птицу в дом. Та зашла и превратилась в деву красную с косой черною. Обомлел богатырь, да и женился на ней. А как женился, так к колодцу прохладному побежал, вглядываться в своё отражение — прошло проклятие иль нет? Глядит он в воду чистую: ан нет, не прошло проклятие, не стал Алешенька пригож собой.

— Ну ладно, — думает, — подожду ещё год-другой.

Однако, жена богатырю досталась сварливая, говорливая, нахрапистая: поедом мужа съедает, совсем житья не даёт! Собрался воин и пошёл воевать (лишь бы из хаты долой) на одну войну, на вторую, на третью. Так до сих пор и ходит. А дома не появляется — выжила его ворона из железной клетки. Но и сама она туда редко заглядывает, наведёт порядок да в лес летит! В лесу хорошо, привольно, лишь пожары там и страшны.

Потянулись года: сто лет прошло, двести, триста, четыреста. А былинный как был на лицо крив, так и остался. Даже из его родни никто не воскрес.

Народ русский и к такому раскладу привык, как делать нечего, так судачат:

— Наш богатырь-калика пуще других богатырей. Говорят, самого Илью Муромца побивает. А и не мудрено, злости в нём хоть отбавляй!

Баю, бай, Егорка, засыпай и

думу думай о счастье народном,

о добре и зле да стрелах каленых.