Нежить и богатыри

— Никак соблазнить меня хочешь? — замотала крючковатым носом ведьма. — Ты это брось, я с такими, как ты, в два счета расправлюсь! Али забыл?

Помнил, помнил Чурилушко, как он с богатырями на Московию ходил, и как Баба-яга их в печи сожгла чуть ли ни до смерти самой. Поглядел вояка в окошко на баньку ту славную, вздохнул, на бочонок с мёдом покосился и промолвил слово доброе:

— Наливай!

Разлила бабуся сладкой бражки по чаркам и говорит:

— Рассказывай с чем пришел, а коли не расскажешь, то спать ляжешь и не проснешься.

— Да ты старая смеешься! Вот послушай о чем сказ расскажу тебе сейчас. Есть в городе Саратове два медведя-великана, что играют на баяне. Так судачат, те медведи — двоедушники: одна душа у них человеческая, а другая звериная. Надо бы помочь страдальцам: одну душу наружу выпустить, много они добра по свету делают!

Фыркнула бабуся на речи такие, прищурилась:

— А какую душу ты хочешь наружу выпустить: медвежью или человечью?

— Медвежью, конечно!

— Э-э, дружок, а ведь медведи те не оборотни, выпусти из них любую душу, так медведями и останутся, не обратятся они в человека! — хмыкнула Ягуся и хлопнула былинного по плечу. — Придется тебе, касатик, решать какую душу облегчить, а какую оставить в медвежьих мослах.

Не ожидал добрый русский богатырь такого расклада, хотел было заставить ведьму раскидать по столу картишки:

— Пущай масть и порешает судьбину косолапых!

Да бабка лишь носом из стороны в сторону повела и пробурчала:

— Э нет, так не пойдет! Давай-ка вместе подумаем: вот чья душа брагу пьет, а чья богатырей из навоза вытаскивает?

Тут Чурило Пленкович оскалился и загигикал, аки конь:

— Ну, ясно дело, брагу хлещут человеки, а спасают…

— Медведеки! — заржала ведьма.

— Ну и что тогда делать будем? Надо пьяниц из медведей вытаскивать! — рассудил богатырь.

— Погоди, не спеши. И свинью споить можно, а где ты видал свинью нрава героического?

Почесал Чурило затылок, задумался:

— Ты хочешь сказать, что пьянствовать может и медвежья душа, а геройствовать только человеческая?

— Ну да, родной, ну да! Выпусти ты душу человечью наружу, и останется род вояжек без помощников.

Тут избушка совсем устала держать на себе богатырскую тушку и скрипнула угрожающе. Не обратили на ее грозный рык два сотоварища-бражничка, отмахнулись и давай думу думать дальше: какую душу в медвежьем теле оставить, а какую освободить. Но избушке на курьих ножках на их раздумья плевать, стала она раскачиваться из стороны в сторону да песни петь по-петушиному.

Но от качки да кукареканья богатыря лишь в сон потянуло. Зевнул славный русский витязь и уснул мертвецким сном. Расстроилась изба, да и присела наземь, дав ногам отдохнуть. А баба Яга хотела под шумок напоить спящего гостя ядовитым зельем (и дело с концом), но передумала, махнула кочергой — выгнала кота Баюна с печи и шепнула другу верному:

— Беги, коток, во дальний лесок, во светлый городок к двум медведям-великанам, что играют на баяне и скажи им речь такую: хочет из них душу вынуть богатырь Чурило Пленкович, пущай не едят, не пьют из его рук, а какую чарку поднесет, так ту пущай и перевертывают.

— Мяу, — отвечает ей верный кот Баюн и бежит во дальний лесок, во светлый городок к двум медведям-великанам, что играют на баяне — предупредить их об опасности.

Но вот прошло сто лет, сто веков, проснулся наш богатырь… Да не, не прошло и трех дней, как оклемалась наша детинушка. Встал Чурило, расправил плечи, огляделся, вспомнил о чем пришел Ягусю просить и спрашивает:

— Так что, старая, поможешь медведям?

Крякнула бабка:

— Так ты какую душу хочешь освободить: медвежью иль человечью?

— В любом случае людскую!

— Ну, людску так людску, не мне тебя судить. На флягу с зельем, дашь её медведям, те выпьют и людская душа наружу выпрыгнет.

Дала бабка богатырю обычной браги да и выставила за дверь. А напоследок пробурчала себе под нос:

— Не ты греховодников в медвежье тело облек, не тебе их и вынимать.

А Чурило Пленкович уже шагал да песни напевал. Так и добрался до города Саратова. Заглянул на ярмарку шумную, разглядел там средь толпы двух медведей-великанов, с усердием пиликающих на баянах. Распихал толпу и подходит к товарищам, названным братьям самого Добрыни Никитича и Сухмантия Одихмантьевича. Подходит он к ним походкой бравой и подмигивает: и так подмигивает и эдак! Затем протягивает косолапым флягу с брагой. А медведи одним ухом кота Баюна слушают, другим — Чурилу, но их души (уж незнамо и какие) похмелья просят. Вот мишки и не отказываются: выпили они каждый по пол фляги и повеселели, еще шибче играть стали. Былинник наш тоже повеселел:

— Ну и ладушки, ну и хорошо, видать по одному духу в мослах медвежьих осталось, вона как их морды то расцвели! Прощевайте, души людские, летите далече, на божие вече!

А медведи, знай себе, наяривают! Народ пляшет, девы платочками машут, бабкин кот рыбий хвост пихает в рот. А дурачок Чурило стихом заговорило:

Жил-был богатырь,

он не ел и не пил

без креста за пазухой,

добрых дел помазанник!