Нежная добыча

— «Фуэнте Нуэва», — медленно проговорил он, выводя буквы. — Это моя маленькая комната. Буду смотреть каждый день, нет ли письма.

Перед ней быстро промелькнуло видение: вот он читает письмо в проеме окна, залитый солнечным светом над террасами городских крыш, а за ним, во тьме комнаты, с лицом, не по годам мудрым, — покорная девочка, ждет.

Мжид вручил ей карточку. Под адресом он написал еще одно слово — «Невероятно», — взяв его в кавычки и дважды подчеркнув. Ее взгляд метнулся к его лицу, но то не выдало ничего.

Под ними город посинел, бухта чуть ли не почернела.

— Маяк, — сказал Мжид.

— Вспыхивает, — заметила она.

Он повернулся и пошел к двери.

— До свидания, — сказал он. — Вы вернетесь.

Он оставил дверь открытой и спустился по лестнице. Она стояла совершенно неподвижно, а затем повела головой вверх и вниз несколько раз, словно глубокомысленно отвечая на вопрос. Через открытое в коридоре окно донеслись его быстрые шаги по гравию садовой дорожки. Они смолкали.

Она посмотрела на постель; на самом краю, уже готовая упасть на пол, лежала белая карточка — там, куда она ее отбросила. Больше всего ей сейчас хотелось лечь и отдохнуть. Но она спустилась в тесный переполненный салон и села в углу листать старые номера «Л’Иллюстрасьон». Ужин начнут подавать только через час.

(1950)

Сколько ночей

Сколько ночей, гадала она, поднимала она штору, открывала большое окно и высовывалась рассмотреть поверх мягкой городской суеты самые высокие башни. Там, за одной их группой стоял его дом, а на самом верху дома была его квартира, шесть пролетов вверх. Летом она так рассматривала крыши довольно долго и вздыхала, а в самые жаркие недели придвигала кровать прямо к окну. Потом выключала свет и сидела, расчесывая волосы в мерцающем сумраке городской ночи, а порой и при свете луны — он, разумеется, был само совершенство. Зимой же довольствовалась мимолетным взглядом и вспышкой воображения, после чего, проскакав через всю комнату, забиралась в постель.

Сейчас была зима. Она шла по городу на восток по одной из последних Сороковых улиц. В этой части города всегда чувствовалась смутная тайна — здания тут особые, почти не касаются мостовой. Все дома к северу от Центрального вокзала построены так, чтобы поглощать сотрясения почвы, объяснял ей Вэн; тут же в тротуарах тянулись длинные решетки, через которые — особенно ночью — внизу виден иной мир: рельсы, а иногда — медленный поезд. Когда шел снег, как сейчас, он падал сквозь решетки и покрывал шпалы; тогда они проступали сильнее.

Вэн работал здесь, в этом районе: заведовал большим книжным магазином с библиотекой на Мэдисон-авеню. А жил тут же, только чуть дальше на восток, между Третьей и Второй авеню. Жилье не идеальное ни с точки зрения уюта, ни по расположению (поскольку весь квартал — сплошные трущобы), но с ее помощью в квартире стало можно жить, и она говорила ему: «Так только в Нью-Йорке и Париже — нет явных границ между районами».

В любом случае, они уже подписали субаренду на квартиру рядом с парком Грамерси — она освобождалась первого марта. Это было очень важно, поскольку в Валентинов день они собирались пожениться. Оба отнюдь не были сентиментальны, и вот поэтому Джун казалось слегка вызывающим объявлять их друзьям за коктейлями: «Это будет в Валентинов день».

Ее отец, на чуткость которого всегда можно было рассчитывать, оплачивал им две недели на Бермудах.

— Бог знает почему, — говорил Вэн. — Он ненавидит меня до самых печенок.

— Ну как ты можешь такое говорить о папе, — возражала Джун. — С тобой он всегда сама вежливость.

— Вот именно, — отвечал Вэн, но без раскаяния в голосе.

Она пересекла Лексингтон-авеню. Все небо выглядело так, словно сверху его освещал серо-лиловый неон. Верхушки зданий терялись в облаке падавшего снега. А звуки порта неслись не от реки впереди, а сверху, словно буксиры осторожно пробирались между макушками башен. «Вот таким и должен быть Нью-Йорк», — думала она. Не лето с кучей людей на пожарных лестницах, открытыми гидрантами, листьями сумаха. А вот такая тихая, сырая, нейтральная погода, когда вода, похоже, — везде. Она остановилась на миг посреди квартала, прислушиваясь к гудкам: они постепенной перспективой уходили вдаль. На самом дальнем фоне очень слабый, подавленный гудок тянул: «М-м-м-м-м! М-м-м-м-м!» «Должно быть, в проливе», — подумала она. И двинулась дальше.

В кармане у нее лежали ключи — ночь станет особенной. Не то, чтобы это как-то подчеркивалось — нужды в этом не было. Это подразумевалось в их вчерашнем разговоре, когда она зашла к Вэну в магазин. Несколько минут они поболтали в глубине магазина, среди столов, а потом он протянул ей ключи. Это самое восхитительное, что вообще между ними произошло, — момент, когда ключи перешли из его рук к ней. Этим жестом он отказался от самого дорогого: своего уединения, — и она это знала. Ей не хотелось, чтобы он решил, будто она этого не понимает, и она тихо произнесла: