Нежная война

У лейтенанта Джеймса Риза Эйропа были большие планы. Слава о его музыке и легендарные подвиги Адских бойцов Гарлема сделали имя Джеймса Риза Эйропа нарицательным. Он организовал студийные записи для своей группы. Они записали «Мемфис-блюз» Уильяма Хэнди и собственные композиции Эйропа, такие как «Марш Скрипичного Клуба» и его самый большой военный хит – «Дозор на ничейной земле». Эйроп запланировал для своей группы большой тур по всей стране, начиная с северо-востока. Союзники выиграли войну, и теперь Эйроп был полон решимости привлечь американцев к своему смелому, новому звучанию. Куда бы они ни отправились – они становились сенсацией. У них появился шанс изменить отношение не только к музыке, но и к их расе. По крайней мере, Джим Эйроп очень на это надеялся.

Аид

Но в ночь на концерте в Бостоне, прямо перед тем, как они должны были выйти на сцену, Стивен Райт, один из барабанщиков, разозлился на Джима Эйропа за то, что тот сделал выбор в пользу другого музыканта. В результате спора, Райт, страдающий от контузии, нанес Эйропу удар ножом в шею. Эйроп велел Ноблу Сисслу выходить на сцену и начинать шоу, а сам отправился в больницу, чтобы залатать рану. Но лезвие задело артерию, и Эйроп умер через несколько часов. Америка потеряла своего джазового пророка, стоявшего на пороге ослепительной карьеры.

Обри ехал на поезде из Бостона и не мог поверить в произошедшее. Джим Эйроп научил его всему, что он знал о джазе. Он сделал из Обри настоящего музыканта. Он спас ему жизнь в Сен-Назере, после смерти Джоуи. В Экс-ле-Бене Эйроп привел его в чувство и наставил на верный путь. Этот человек мог стать скоростным поездом, который доставит Обри к вершинам великих достижений. И теперь он ушел.

Джеймс Эйроп был первым черным, получившим публичные похороны в Нью-Йорке. Тысячи людей выстроились в очередь, чтобы отдать музыканту дань уважения.

Аполлон

Обри и Колетт прослушивались в клубах и ресторанах по всему Нью-Йорку.

Владельцы заведений хлопали дверьми или выдыхали им в лица клубы сигарного дыма. В некоторых местах им позволяли сыграть несколько тактов только для того, чтобы вынести вердикт: посетители не хотят негритянскую музыку, даже если ее поет белая девушка. Многие владельцы вообще не нанимали иностранцев и черных. Несмотря на это, Колетт постоянно получала непристойные предложения зайти попозже, без Обри, на прослушивание другого характера, а Обри сообщали, что если он хочет заниматься честной работой – кухня как раз ищет посудомоек. Он никогда не прикасался к Колетт в их присутствии, но его не раз предупреждали, чтобы он держался от нее подальше.

Немногие люди выдержали бы такое количество отказов, и Колетт с Обри не знали, надолго ли хватит их терпения. И вот однажды, после прослушивания, на котором они выступали в полсилы, потому что заранее были уверены в отказе, владелец кафе сказал, что наймет их.

Хотел бы я сказать, что с тех пор у них все было хорошо.

Они собрали группу и несколько недель играли в этом кафе, а затем, когда несколько музыкантов не явились на выступление, они снова остались без работы. В тот вечер владелец какого-то клуба бросил визитку в их банку для чаевых.

Денег было мало. Участники группы рассорились и ушли. Аудитория либо любила музыку, либо яро ее ненавидела. Колетт получала непристойные комплименты от мужчин, а женщины говорили ей, что находиться рядом с черным просто опасно.

Обри заглушил свой гнев и написал новые произведения. Чем больше он выступал, тем лучше он сочинял. Чем больше Колетт пела, тем смелее она становилась. Постепенно, она начала помогать ему с написанием стихов и аранжировок к песням. Она тренировалась с танцовщицами и выучила фокстрот.

Это было беспокойное, хаотичное, безумное, творческое время. Моральный дух Обри был на подъеме, а Колетт почувствовала себя по-настоящему счастливой. Она скучала по Хейзел, и они часто писали друг другу, но Колетт вовсе не была одинока. Она обожала мать Обри и его сестру Кейт.

Затем наступил 1920 год, и в силу вступил Сухой закон. Наступило тяжелое время для ресторанов и клубов. Некоторые из них превратились в спикизи[30]. На пороге стоял джазовый век.

Группа Обри и Колетт разрослась, их список песен стал больше, их репутация говорила сама за себя, а плата за выступление стала выше. Они отправились в тур по северо-востоку, затем по Среднему западу и даже по восточному побережью. Их ждали южные штаты. Штаты Джима Кроу.

Обычно их антрепренер организовывал концерты в тех южных заведениях, куда можно было приглашать черных музыкантов. Но были времена, когда их встречали подозрительными взглядами и грозились прогнать, если Колетт будет выступать с ними.

– В наших краях, – сообщил им владелец одного заведения, – людям нравятся белые группы, но мы не против и черных, только если с ними не поет белая леди. Вы, должно быть, сошли с ума.

– Играйте без меня, – сказала Колетт.

– Ну уж нет, – не согласился Обри. – Мы играем вместе или не играем вообще.