Нежное дыхание смерти

– Дурацкое положение. – Лариса была возбуждена. – Когда я увидела болванку, чуть не умерла на месте. Такие деньги уплачены за эту проклятую бронзу! И покупатель был, и надежная мастерская, и все, все… И всему конец…

– Не переживай так. Может, они там по ошибке залили нам болванку вместо этой, как ее…

– Музы… – простонала Лариса. – Девять муз, Лерка, понимаешь ты– девять муз! Их не может быть ни восемь, ни десять. И он не возьмет у нас некомплект.

– Ну, может, еще и возьмет, – предположила Лера. – Пусть заплатит меньше. Деньги все равно вернем, и прибыль будет. Черт возьми, мы же купили почти наполовину дешевле, чем этот коллекционер предлагал за статуи.

– Ты ничего не поняла. – Лариса остановилась возле статуи, изображавшей восточного вельможу. – Ты не понимаешь, что девять – это число установленное, традиционное, ну как тебе еще объяснить! Если муз восемь – это уже ничто. Это уже не группа, это уже…

Она задохнулась от ярости и бессилия. Лера непонимающе моргала.

– Ну, одним словом, поверь мне, что он не возьмет у нас восемь статуй… – Лариса не сводила глаз с вельможи. – Ему нужен кабинетный набор. Девять муз работы Кановы.

– Казановы? – удивилась Лера.

– Господи, что ты за балда, – вздохнула Лариса. – И если бы ты первый раз слышала об этом. Кановы, Ка-но-вы. Это жутко дорого, вообще удача, что удалось купить их все в одном месте… И как все удачно совпадало. Все должно было выгореть.

Она закрыла глаза, и перед ней снова возник маленький зал в одном из венецианских запущенных особняков. У особняка были ободранные стены, сломанная канализация и славное прошлое. По преданию, именно в этом особняке бывал Вагнер. Его удостоил посещением Томас Манн.

Хозяин этого трущобного дворца был так же изящен и изношен, как его жилище. Маркиз Витторио Ассино – последний представитель древнего венецианского рода – сидел в этом зале у окна в кресле рококо с гнутыми ножками, манерно отставив в сторону руку с тонкой тростью. Казалось, без этой трости он немедленно развалится, как развалится Венеция, если из-под ее зданий выдернуть сваи, на которых они стоят. Его глаза неопределимого цвета, почти скрывшиеся в опухших веках, смотрели хитро и ласково. Голос звучал словно с того света.

Лариса начинала нервничать. Она сидела перед ним и битый час пыталась уговорить продать девять статуй работы Каноны, которые, как говорили, находятся у него. Маркиз упорно возражал, но она понимала, что дело в цене и что ему все равно придется уступить. У славного представителя рода Ассино не осталось ничего, кроме разрушенного дворца и долгов.

Лариса произносила короткие, просто составленные фразы по-английски и досадовала на голое маркиза, неузнаваемо искажавший его английские же ответы. Понимала она только одно – маркиз ломается, ему надо показать, что продает он эту семейную реликвию не из нужды, а по личной симпатии к русской гостье. И крепилась, чтобы не наорать на этого манерного аристократа, невыносимо раздражавшего ее.

Самую большую ошибку Лариса сделала, когда набавила в очередной раз цену и предложила решить вопрос немедленно, потому что она спешит. Маркиз смертельно обиделся. Он сказал тогда, что продавать вообще не собирается. Что синьора неверно информирована. Ассино не продают свои реликвии. Понимает ли синьора, что речь идет о работах Кановы, великого Кановы?

– Синьора все понимает, – заявила она тогда. – Я дам на десять тысяч долларов больше. Это последнее слово. Если желаете – продавайте, нет – , прощайте.

Она сделала вид, что хочет встать и уйти. Маркиз поднял кончик своей трости и тихонько стукнул им в пол. Она замерла. Его глаза, казалось, созерцали неведомые миры. На его лице играли отсветы воды. В тот день в Венеции была прекрасная погода.

«Он безумен… – подумала она тогда. – Но я не могу уйти просто так… Хотя ушла бы, не будь у меня покупателя в Питере… Если бы не это!»

Маркиз зашевелился.

– Я много думаю о смерти, синьора, – сказал он потусторонним голосом. – Я ведь почти уже мертв. Я умру здесь, в Венеции, как Густав Ашенбах. Вы знаете Ашенбаха?

– Не пришлось, – коротко ответила Лариса.

– Это герой новеллы Томаса Манна… – тонко улыбнулся он. – Так вот, синьора, для меня Густав Ашенбах давно стал реальнее тех людей, которые меня окружают. Из этого я заключаю, что мне пора писать книги или умирать. Я не писатель, синьора. Бог не дал мне таланта. Значит, скоро я умру… – Его голос звучал так, словно он читал стихи. Лариса прикрыла глаза и приказала себе не волноваться. Маркиз вздохнул и завершил речь: – Так вот, синьора, я продам статуи. В конце концов, для меня это не имеет значения. В этом доме некому будет жить, когда я умру.

– Маркиз! – Она чуть не подскочила в своем кресле. – Прекрасно! Я счастлива, что вы решились!

– Но! – Конец тросточки снова ударился в пол, на этот раз намного решительней. – Вы прибавите еще двадцать тысяч, синьора!

Лариса чуть не выругалась.

«Для него уже ничего не имеет значения, скажите на милость! – злилась она про себя. – Томас Манн, как же!»