Нежное насилие

– Когда мужчина сыт по горло необходимостью готовить себе пищу, содержать в порядке квартиру и гладить свои рубахи. В этом случае он приходит к мысли о женитьбе на женщине, которая освободит его от этих забот. – Он приподнял бокал, показывая, что пьет за ее здоровье. – Но тогда встает вопрос: есть ли смысл отказываться от свободы ради удобств.

– Вы говорите, словно заклятый враг женщин.

– Что я таковым не являюсь, вы должны бы знать, Катрин.

Она заметила, что он впервые назвал ее по имени, и по сердцу прокатилась горячая волна.

– До этого момента я всегда думала, что вы женщинам друг! – призналась она. – Я полагала, что вы издаете журнал, чтобы им помочь.

– Так оно и начиналось, Катрин. Но чем дольше я этим занимаюсь, тем сильнее ощущение, что они вовсе не хотят никакой помощи.

– В ваших словах звучит горечь.

– Нет, всего лишь разочарование.

– Но ведь тиражи хорошие?

– Да, но только потому, что материалы соответствуют пожеланиям читательниц. А знать правду не желает ни одна из них.

– Я-то хочу, – сказала Катрин, – хочу знать правду. Я постоянно ищу ее. Только не нахожу.

– Правду о чем?

– О том, почему все случилось так, как случилось. Почему мой отец должен был обмануть мою мать? Почему он хотя бы не был достаточно осторожен, чтобы она этого обмана не заметила? Почему она не могла его простить вместо того, чтобы бежать от него? И почему я влюбилась именно в Петера, моего будущего мужа? И почему он должен был… – Она остановилась, чуть не сказав «умереть»; но такое признание было бы уже лишним. Катрин сняла с колен салфетку и сложила ее. – Простите, я вас ужасно утомила.

– Вовсе нет. Вы уже знаете, мне интересна каждая ваша мысль.

– Но вообще-то мне совсем не свойственно говорить без умолку.

Он, протянув руку через стол, коснулся ее пальцев.

– А мне это по душе.

Они посмотрели друг другу в глаза, и Катрин опустила взгляд первой.

Он заметил это и убрал руку.

– Чего бы вы хотели на десерт?

– Ничего! Ничего не надо. Бифштекс был так хорош! Если съесть что-то еще, это только испортит впечатление.

– Но чашечку кофе вы все же со мной выпьете?

– Охотно, – согласилась Катрин, подумав, что это поможет ей сохранить бодрость завтра утром.

Официант, хотя и был в этот момент очень занят, не терял из виду их столик. По знаку Эрнста Клаазена он сразу же подошел к ним, еще раз наполнил бокалы и записал заказ.

– Своими вопросами вы показали, что хотели бы понять, можно ли самому определять свою судьбу или приходится подчиняться внешним силам, ведь так? – спросил Клаазен, когда они снова остались вдвоем.

– Да, – ответила Катрин, – именно так.

– Если говорить о ребенке, то думаю, что он не имеет иного выбора – обязан подчиняться родителям, братьям и сестрам, учителям, домашним обстоятельствам. Только очень счастливое дитя имеет возможность выработать себе мир собственных представлений. Что касается развода ваших родителей… Независимо от того, можно или нельзя было его избежать, вы были совершенно бессильны что-либо сделать. Это же относится к вихрю чувств в то время, когда вы впервые полюбили. Только став взрослым, человек способен самостоятельно определять ход своей жизни. И наоборот: если человек сам определяет свою жизнь, значит, он взрослый.

– Тогда, – заметила Катрин, – мне до этого еще далеко.

– Но у вас есть шансы.

– Правда? Я в этом совсем не так уверена.

Клаазен вздохнул, и она почувствовала, что он хотел бы еще раз призвать ее переехать в Гамбург. Она мысленно поблагодарила его, что он этого не сделал.

– Мне было бы интересно узнать, – быстро сказала Катрин, – как прошло ваше детство.

– Мои родители не разводились, – произнес он. – Но от этого не легче.

Она не задавала больше вопросов, ожидая, что он по собственному побуждению расскажет о себе.

Через некоторое время он так и сделал.

– Мой отец был классным наставником. Умный, образованный человек, ярый приверженец порядка. Не думаю, чтобы он когда-нибудь изменял матери. Но тиранил ее, тиранил нас всех – мать, сестру и меня. Меня, по правде говоря, меньше всего: ведь я был мальчиком, маленьким мужчиной. Но вот женщины, в его глазах, были существами никчемными. Ему казалось даже излишним выслушивать их мнения. Когда они хотели что-нибудь рассказать, он принципиально углублялся в чтение газеты или делал вид, что читает книгу. Его неуважение к ним сводило меня с ума. Я злился так, что готов был наброситься на него с кулаками. Но, разумеется, сила была на его стороне.

Официант принес кофейник, чашки и ложки на серебряном подносе и вазу с печеньем. Налив кофе в чашки, он быстро удалился.

– А ваша мама? – спросила Катрин.

– Она была вовсе не глупой, не слабой физически, но не смела возражать отцу. Ее воспитали в убеждении, что мужчина – венец творения, и именно ее покорность, вероятно, побудила отца взять ее в жены. Она, видимо, не принесла большого приданого, и этим он ее постоянно попрекал. Она подчинялась всему, в том числе и приказу отца вести учет расходов за каждую купленную пуговицу, за каждую конфету. И еженедельно была обязана представлять мужу свои отчеты. Ужасно! – Он содрогнулся.