Нежность по принуждению

— У тебя ангина, а ты бегаешь здесь с подносом, — строго журит Данилевский и позволяет мне повиснуть на себе.

— Нам очень нужно поговорить, — шепчу я из последних сил.

— Все потом. Сейчас тебе нужны лекарства и постельный режим. Поехали, — говорит Данилевский и уводит меня из кабинета.

— Куда? — не врубаюсь я, растекаясь в его руках.

— Ко мне, конечно, — бросает как ни в чем не бывало.

Мы проходим мимо Лены, которая старается не смотреть на босса, обнимающего личную помощницу, и заходим в лифт. Там он прислоняет меня к стенке, и я вцепляюсь мокрыми пальцами в скользкий поручень.

— Я не поеду к вам, Руслан Максимович, — плаксиво упрямлюсь я, расстегивая ворот блузки. Господи, как же тут жарко.

Он накрывает мои руки своими, останавливая самопроизвольный стриптиз.

— Это не обсуждается. Ты больна, и за тобой нужен уход.

Я, что ослышалась? Данилевский будет моей нянькой? Будет готовить мне чай и измерять температуру? Я, наверное, очень серьезно больна. Или же умерла и попала в рай.

Хорошо, пусть так. Эта Крис все равно уже мне не соперница. Я все ему расскажу о ее грязных шашнях с тренером, но только когда говорить будет не так сложно.

Руслан сажает меня в машину, как всегда, пристегивает своими чувственными руками, и мы отрываемся от земли.

— Тебе лучше поспать, пока едем, — предлагает он, коснувшись губами моего лба.

Я благодарно киваю и закрываю глаза. Я так мало спала ночью, и мне было так плохо. И теперь плохо, но он рядом.

Сознание будто проваливается в черную дыру, и я лечу, кажется, целую вечность, а когда вновь открываю глаза, понимаю, что Руслан поднимается по лестнице со мной на руках.

Крепче обхватываю руками его шею и утыкаюсь в нее носом. Как дивно он пахнет. Руслан сменил одеколон. Теперь это аромат ванили, грозы и сандала.

— Как хорошо дома, — лепечу я.

— Угу, а ты не хотела ехать, — подначивает меня Данилевский, но так ласково, что мне становится радостно, что я заболела.

Он вносит меня в свою спальню и укладывает на черные простыни. Я умереть готова от счастья.

Руслан бережно снимает с меня туфли, а потом ловко расстёгивает ряд мелких пуговок на блузке. Еще пара магических пассов его умелыми руками, и на мне не остается даже белья. Ах да, его на мне не было. Вот почему Рус так насупил брови.

— Не уходи, прошу тебя, — умоляю я, перехватив его руку.

Данилевский садится на край кровати и просто смотрит на меня, а потом принимается гладить по влажным, спутанным волосам.

— Поспи, — шепчет, прижавшись губами к моей огненной щеке. — Я съезжу в аптеку и вернусь.

— Нет, нет, — умоляю я не бросать меня.

Пусть лучше я умру без лекарств, зато он будет со мной. Я запрещаю себе спать, но усталость такая липкая и тяжелая, что быстро побеждает меня.

* * *

Провожу рукой по половине кровати Руслана, где шелк еще теплый от его тела и очень приятный. Чувствую себя чуть лучше, чем вчера, но все еще паршиво. И все же не могу прекратить улыбаться. Удивительно, что можно болеть пакостной ангиной и чувствовать себя такой счастливой.

Он думает, что я была в бреду и ничего не видела, но я знаю, что Руслан не отходил от меня всю ночь. Он давал мне лекарства и теплое питье, а еще просто сидел рядом и гладил меня по голове.

Его четкие, ритмичные шаги в коридоре. Я быстро сажусь в подушках, которыми обложена, натягиваю на грудь край простыни и наскоро приглаживаю растрепанные, свалявшиеся на затылке волосы.

Руслан входит в комнату с подносом в руках. На нем рваные голубые джинсы и футболка, короткие рукава которой не скрывают изысканно-строгие геометричные татуировки на предплечьях. В таком почти домашнем виде я видела Данилевского от силы пару раз. Мне хочется плакать от того каким близким, простым и понятным он стал.

Руслан ставит поднос рядом со мной и прикладывает свою спасительную ладонь к моему лбу.

— Вроде жара нет, — констатирует Данилевский и накрывает мои сухие губы своими приятными, напитанными влагой. Я вновь вдыхаю аромат ванильно-сандаловой грозы.

— Ты тоже заболеешь, — шепчу я, когда его губы оказываются на моей шее.

— Плевать, — отзывается он, накрыв меня шаманскими вибрациями своего глубокого голоса.

Данилевский садится на край кровати, обволакивает мои скулы своими астеничными пальцами, мягко вжимает меня в подушки и целует уже по-взрослому. Я с удовольствием ласкаю кончик его языка, наполняя свои легкие ароматом мятной зубной пасты. Да уж, самой бы тоже не помешало почистить зубы и принять душ.

— Нам надо поговорить, — лепечу я, когда он прекращает лечить меня поцелуями.

— Ты права, нам очень надо поговорить, но сначала тебе нужно поесть и принять лекарства.

Он берет с подноса, украшенного маленькой вазочкой с цветком шиповника, тарелку с овсянкой, в которую добавлены ягоды голубики, зачерпывает немного и подает ложку мне.

— Открой рот, — приказывает мягко.

Я повинуюсь: открываю рот, губами забираю сливочную, в меру сладкую овсянку, прожёвываю и проглатываю. Каша приятно обволакивает ноющее горло. Мои глаза увлажняются — никто обо мне так не заботился. Никто и никогда.