Нежный бар. История взросления, преодоления и любви

Когда я вышел из лифта, все головы обернулись ко мне. Я выглядел словно оскорбленный читатель, явившийся сводить счеты с репортером. Редактор, жевавший сигару возле почтовых ящиков, охнул. При виде сигары я подумал о своем дыхании, примерно таком же, как у Твоюжмать. Десять лет жизни отдал бы за мятную жвачку.

Новостной отдел занимал помещение в целый квартал – залитый дневным светом лес из мужчин и металлических столов. Наверняка в 1986-м в «Таймс» работали и женщины тоже, но я не видел ни одной. Перед моим взором до самого горизонта простиралось море мужчин: щеголеватых, начитанных, умудренных опытом, дышавших густыми облаками дыма. Кажется, я здесь уже был. Я узнал одного из них – видел по телевизору. Недавно он сел в тюрьму за защиту своего источника, а еще славился тем, что все время курил трубку – и в данный момент тоже. Мне хотелось подойти к нему и выразить свое восхищение: он же сидел за Первую поправку[33], – но я не мог этого сделать, потому что выглядел так, будто сам прямиком из тюрьмы, причем угодил туда отнюдь не за Поправки.

На дальнем конце новостного отдела я наконец-то заметил женщину – одну-единственную, – сидевшую за крохотным столиком. Мэри, вне всякого сомнения. Путь к ней занял у меня примерно неделю. Все, мимо кого я проходил, разговаривали по телефону, и мне казалось, что эти люди обсуждают меня. Мне хотелось извиниться перед каждым за то, что я оскверняю это место. Извиниться перед Мэри, которая встала из-за стола и приветствовала меня с таким потрясенным видом, что я забеспокоился, не уволят ли охранника, впустившего меня, пять минут спустя после моего ухода.

– Джей? – сказала она.

– Джей Ар.

– Точно.

Мы обменялись рукопожатием.

Она указала мне на стул и опустилась на свое место. Подровняла стопку конвертов, поставила ручку в специальный держатель, сложила какие-то листки в лоток с исходящей корреспонденцией. Я был уверен, что она тоже скора на суждения и прекрасно разбирается в людях. Мэри смотрела на меня, давая возможность объясниться. Я подумывал соврать, но у меня не было на это сил. Хотел просто улыбнуться, но боялся, что из разбитой губы опять потечет кровь. Еще я подозревал, что у меня не хватает одного зуба. Оставалось только рассказать ей о нападении, что я и сделал. Мне хотелось добавить, что в действительности я подвергся нападению дважды, считая Сидни, но я все-таки сдержался. Когда я закончил, Мэри постучала длинным ногтем по столу.

– Да, сочинять ты умеешь, – сказала она. – Этого у тебя не отнять.

Я заверил ее, что ни в коем случае не хотел проявить неуважение, показываясь в таком виде. Объяснил, что охранник все перепутал. Сказал, что обожаю «Таймс», боготворю «Таймс», что прочел все книги, какие только смог достать, об истории «Таймс», включая не публиковавшиеся официально мемуары давнишних редакторов. Описывая ей свои чувства к «Таймс», я вдруг и сам лучше осознал их. Мне стало ясно, что «Таймс» чаровала меня еще с детских времен. Да, газета предлагала совершенно определенный, черно-белый взгляд на мир, но таким образом она прокладывала тоненький мостик между мечтами моей мамы и моими собственными. Журналистика сочетала в себе респектабельность и бунт. Как адвокаты, репортеры «Таймс» носили костюмы от «Брукс Бразерс», читали книги и защищали интересы угнетенных – но еще они сильно пили, много болтали и шлялись по барам.

Однако то был неподходящий момент для душевных излияний. Попытки объясниться, заставить ее меня понять, а также многословные извинения – вкупе со стараниями не дышать на Мэри текилой – лишили меня последних сил. Из губы начала сочиться кровь. Мэри протянула мне салфетку и спросила, не хочу ли я воды. Сказала расслабиться. Просто расслабиться. Из юноши, столь мало озабоченного внешней стороной, сказала она, столь открытого для приключений, столь влюбленного в «Таймс» и знакомого с ее традициями, наверняка получится прекрасный репортер. Собственно, добавила Мэри, я уже выгляжу, как состоявшийся военный корреспондент. Почему-то она видела на стуле напротив себя кого-то другого, а не двадцатиоднолетнего неудачника с Лонг-Айленда с фингалом под глазом, в глубоком похмелье и с папкой бездарной писанины. Мэри сказала, что я для них – «свежая кровь».

Долгое время она сверлила меня глазами, что-то прикидывая в уме. Я видел, что она взвешивает два варианта. Потом Мэри поморгала – два раза, – явно склонившись к варианту Б. Сказала, что для приема людей на работу существует определенный протокол. Она не может предложить мне должность прямо сейчас. Надо обсудить все с редакторами. Соблюсти процедуру.

– Однако, – сказала она, – мне нравится твой склад ума.

Я никогда не слышал этого выражения. Подумал, она сказала «мне нравится твой клад сума». Попытался сообразить, что на это ответить, но Мэри уже встала из-за стола и снова протянула мне руку. Если не произойдет ничего непредвиденного, сказала она, вскоре я буду принят на работу в «Нью-Йорк таймс».