Нежный бар. История взросления, преодоления и любви

– Видишь вон там, пятая, с тренером? Отличная двухлетка, так что пятая мне нравится, поставлю на нее двадцатку, но вон та, седьмая, которая обходит восьмую, носится прямо как демон, уж поверь мне на слово. Конечно, маленькая птичка нашептывает мне «ставь на седьмую, ставь на седьмую», но сегодня утром я видел четвертую, и она мчалась, словно бешеная, пока вы отсыпались после вчерашней ночки в «Публиканах». Прямо летела. С другой стороны – с другого копыта? – девятая может срываться с места, как грабитель, потому что любит скользкие участки и всегда хорошо их проходит, а сейчас, видишь, начинается дождик. Она будет попивать «Будвайзер» на финише, когда остальные мелкие свинюшки только туда доберутся. Поэтому, думаю, надо ставить по десятке на девятую и четвертую или на пятую и девятую, и еще десятку на седьмую. Что скажете, парни? Пора в кассу? Знаете, как тут говорят: бега – единственное место, где касса обчищает человека, а не человек – кассу.

В тот день мы явились на ипподром позже обычного, и Макгроу волновался, что мы пропустим первый забег. Подойдя к воротам, Спортсмен остановится у гигантской статуи Секретариата[50], чтобы почтить его память. Макгроу переминался с ноги на ногу, словно ему надо было в туалет.

– Первый забег начинается через пять минут, – сказал он.

Спортсмен, не сводя глаз со статуи, спокойно ответил, что на бегах действуют два правила, которые необходимо соблюдать, и первое гласит: «Никогда не спеши расставаться с деньгами».

– А второе? – спросил Макгроу.

– Всегда следи, чтобы к концу у тебя хватало на горячий крендель.

К концу забега Спортсмен стал богаче на пару сотен долларов. Мы с Макгроу проиграли сотню. Мы смотрели, как Спортсмен сворачивает купюры и заталкивает в нагрудный карман рубашки.

– Что ты будешь делать с выигрышем? – поинтересовался Макгроу.

– Инвестирую.

– Серьезно?

– Ага. В «Будвайзер».

Между забегов Спортсмен забросил ноги на спинку сиденья перед собой и спросил, что мы собираемся дальше делать в жизни – теперь, рассорившись с матерями и лишившись карьеры. Мы упомянули про Ирландию. Сказали Спортсмену, что надеемся выиграть на скачках и отправиться в паломничество по землям предков.

– А дальше что? – ответил он. – Не можете же вы остаток жизни просидеть в пабе? Хотя что за чушь я несу!

Макгроу сказал, что подумывает о юридической школе, а может, об армии. Я упомянул про Юкон. Вроде бы в «Анкоридж дейли ньюс» требуются репортеры; я уже отправил им свои статьи. Редактор в ответном письме их одобрил. Спортсмен качнулся вперед, и пиво едва не полилось у него из носа. Отсмеявшись, он справедливо заметил, что на Юконе я не продержусь и десяти минут.

Мы посмотрели, как лошадей подводят к стартовым воротцам. Жокеи, стоя в ряд, склонялись к ним, как официанты, убирающие посуду в баре. Я спросил Спортсмена, помнит ли он, как Секретариат одержал свою громкую победу в Бельмонте.

– Как будто это было сегодня утром, – ответил тот. – Я присутствовал там.

Он описал скачки – каждый захватывающий ферлонг, – и хотя я читал об этом статьи и видел фильм, ничто не могло сравниться с его рассказом. Волоски у меня на шее встали дыбом. Он говорил о Секретариате с почтительностью, которую приберегал лишь для двоих людей – Стива и Никсона.

– Да даже статуя Секретариата обошла бы всех этих колченогих, – заявил Спортсмен.

Он указал точно на то место, где Секретариат отделился от группы. Я словно видел призрак коня, мчащегося к финишу, на расстоянии нескольких футбольных полей от остальных. Слышал рев толпы, чувствовал сотни взглядов, следящих за одним несущимся как ветер зверем.

– У всех в глазах стояли слезы, – говорил Спортсмен, сам со слезами на глазах.

– Он опережал остальных на тридцать один корпус! Тридцать один. Он был тут, а все остальные – вон там. Какая скорость! Каждый раз, когда кто-то отделяется от толпы, как он, у тебя по рукам пробегает дрожь. Какая отвага!

Я заметил, как Спортсмен подчеркнул это слово – отвага, – словно она может заменить все остальное. Любые особенности трассы, скорость и талант, вес и погода, все факторы, которые решают, кому победить, а кому проиграть, ничто перед отвагой. Мне хотелось иметь такую отвагу, как у Секретариата. Смешно завидовать коню, но все равно, любому, и лошади, и человеку, здорово было бы завоевать уважение такого парня, как Спортсмен. Что для этого нужно, спрашивал я себя, стать победителем? Или достаточно отделиться от толпы?

К последнему забегу мы с Макгроу проиграли все наши деньги.

– Надеялись, значит, наскрести деньжат на Ирландию, – заметил Спортсмен, – а не наскребете и на ирландский кофе. Ладно, это скачки, пацаны.

– Но у нас еще осталось на горячий крендель, – с гордостью ответил Макгроу, вытаскивая из кармана три скомканные долларовые бумажки.

У тележки с кренделями перед ипподромом Макгроу обернулся ко мне.

– Этот вроде подгорел, – заметил он, тыча пальцем в дымящийся крендель. – Может, хочешь позвонить в «Таймс»?

– Ой! – воскликнул Спортсмен.