Нежный бар. История взросления, преодоления и любви

Мать преградила ему дорогу. Он поднырнул под ее вытянутую руку, но она прижала его к стене. Он набычился, словно боксер, готовящийся к атаке, но нельзя было вот так просто атаковать тетю Рут. Она осыпала его бранными словами. Обзывала бездельником, идиотом, лентяем, уродом – и даже хуже. Я попытался встать между ними, умоляя ее прекратить, потому что, прожив некоторое время вне этого дома, успел забыть, что гнев тети Рут – словно ветер. Если он дует, то дует, и прекращает, когда сам решит. И хотя мальчишками мы тоже не могли нигде от него укрыться, теперь это было даже сложней. Квартиры я лишился, «Публиканы» уже закрылись, машин у нас не было. Искать помощи у бабушки или деда не имело смысла. Они и раньше, когда были моложе, опасались перечить тете Рут, а теперь вообще предпочитали держаться от нее подальше.

Нам с Макгроу ничего не оставалось, кроме как забраться в постели в своей спальне и пережидать налетевший шторм. Не меньше получаса тетя Рут орала на нас, стоя в дверях, а потом резко замолчала и хлопнула дверью. Мы лежали на спинах, дожидаясь, пока восстановится дыхание и успокоится пульс. Я зажмурил глаза. Прошло пять минут. Макгроу по-прежнему тяжело дышал. Тут дверь распахнулась, и тетя Рут начала все сначала.

Утром мы обнаружили ее за кухонным столом, готовую продолжать.

Каждый вечер происходило одно и то же. Тетя Рут дожидалась, пока мы вернемся из «Публиканов», и начинала кричать, стоило нам переступить порог. Оставался только один вариант. Не уходить из бара. Мы прятались там до рассвета, и даже тетя Рут не могла так долго сидеть без сна. Наша стратегия оказалась беспроигрышной. Тетя Рут знала, что мы прячемся от нее, и знала где, но ничего не могла поделать. Даже в своем хрупком эмоциональном состоянии она признавала за баром статус нейтральной территории, как у швейцарского посольства. Она знала, что дядя Чарли и другие мужчины не потерпят, если мать будет преследовать в баре сына, хотя порой и подсылала к Макгроу младших сестер, чтобы те его пристыдили. В такие моменты Макгроу испытывал одновременно панику и дежавю, и его страх быть официально признанным таким же, как отец, практически витал в воздухе, заставляя нас пить еще немножечко больше.

К середине лета мы с Макгроу стали строить планы побега, более далекого и радикального, чем в «Публиканов». Он бросит колледж в Небраске, я – работу в «Таймс», и мы с рюкзаками отправимся странствовать по Ирландии, останавливаясь в хостелах, когда будут деньги, или под звездами на изумрудных лугах, когда они закончатся. Будем браться за разные подработки, желательно в пабах, потом устроимся на постоянную работу и никогда не вернемся. Мы записывали подробности своего плана на салфетках, с торжественным видом, словно это было нечто весьма достойное и хитроумное, а не просто пьяная болтовня. Рассказали парням, и те ответили, что идея неплохая. Они тоже путешествовали, когда были моложе. Джоуи Ди поведал, как они с дядей Чарли ездили на Карибы. Колдунья вуду с первого взгляда заявила дяде Чарли, что у него «плохая аура». Эти воспоминания так рассмешили Джоуи Ди, что он смахнул с глаза слезу салфеткой, на которой был записан наш ирландский план.

Я позвонил маме и сообщил ей про Ирландию. Она вздохнула. Тебе не нужен отпуск, сказала она. Наоборот, надо садиться назад в седло. Пробуй поступить в другую газету, как советовали в «Таймс», потом, через пару лет, наймешься в «Таймс» снова. Это звучало как старая добрая чепуха про «стараться и еще стараться», которая никуда меня не привела и с которой я собирался распрощаться. Я объяснил маме, что «устал», намеренно заимствовав фразу Макгроу, но упустил из виду, что для нее усталость имеет совсем другое значение. Мама ответила, что мучается усталостью уже двадцать лет. С каких пор усталость стала поводом перестать стараться?

Теперь у нас с Макгроу появилось еще кое-что общее. Помимо того, что мы одновременно положили конец своим карьерам, мы оба сердились на своих матерей. Снова и снова тем летом мы обращались к мужчинам в «Публиканах», и они прятали нас, словно бездомных под мостом, не только в баре, но и на стадионе «Шиа», Гилго, дома у Стива и особенно в Бельмонте, где мы прошли краткий курс по спорту королей у Короля Бельмонта – Спортсмена.

Спортсмен обожал скачки. Жил ради них. Говорил о скачках тем романтическим языком, который мы с Макгроу жаждали освоить, и иногда я даже записывал его выражения на обороте бланка со ставками, пытаясь перенять его словарь, его тон, его голос.