Нежный бар. История взросления, преодоления и любви

Сойдя с самолета в «Скай-Харбор», я увидел маму: она стояла, прислонившись к колонне, с выжидающим выражением на лице. При виде меня глаза ее наполнились слезами.

– Как ты вырос! – воскликнула мама. – И какие у тебя широкие плечи!

Она тоже заметно изменилась. Волосы у нее стали другими. Более пышными. Энергия ее била через край, словно мама выпила слишком много кофе. А еще она смеялась – постоянно. Раньше рассмешить ее было нелегко, но по дороге домой она хихикала над каждым моим словом, как Макгроу.

– Ты какая-то другая, – сказал я.

– Да? – Голос ее дрогнул. – У меня новый друг.

Его зовут Винстон, сказала она тоном, не предвещающим ничего хорошего. Он высокий, симпатичный и обаятельный. С ним весело? О да, очень. Он прямо комик. Но застенчивый, тут же добавила она.

– Как вы познакомились? – спросил я.

– В «Говарде Джонсоне», – ответила мама. – Я сидела одна за стойкой, ела, и…

– А что ты ела?

– Мягкое мороженое и чай.

– Как можно пить чай в такую жару?

– В том-то и дело! Чай был холодный. Ну, и я пожаловалась официантке, а она повела себя грубо, и Винстон, который тоже сидел за стойкой, посочувствовал мне. Потом подошел, заговорил, проводил до машины и попросил номер телефона.

– Ничего себе застенчивый!

Несколько миль мы с ней оба молчали.

– Ты влюбилась? – спросил я.

– Нет! Не знаю. Может быть.

– А чем Винстон занимается?

– Продажами. Продает пленку. Для производства, упаковочную – разных видов.

– И скотч?

– Не знаю. Наверное, да.

– Бабушке он понравится. Сможет сделать ремонт у нее в гостиной.

Я испытывал смешанные чувства. Приятно было видеть маму счастливой, но меня не покидало ощущение, что я ее подвел. Делать ее счастливой – моя задача. И заставлять смеяться – тоже. А я вместо этого уехал в Манхассет и проводил время с парнями из бара. И, хоть и не хотелось в этом себе признаваться, мне нравилось находиться в компании мужчин, за которыми не надо присматривать и волноваться на их счет. Но теперь меня постигло наказание за то, что я не выполнял своих обязанностей и расслаблялся. Какой-то торговец пленкой из «Говарда Джонсона» занял мое место.

Еще более тревожным показался мне тот факт, что мама нашла нечто привлекательное в Аризоне, ведь это означало, что мы остаемся. Я считал, пришло время признать, что Аризона не оправдала наших ожиданий. Мы по-прежнему не жили, а выживали, и у нас все так же не хватало денег, только рядом не было бабушки и кузенов в качестве компенсации. И потом, тут такая жара!

– Как может в сентябре быть так жарко? – спросил я, обмахиваясь своим авиабилетом.

– Куда подевалась осень? Где вообще смена времен года?

– Тут только одно время года, – ответила мама. – Только подумай, сколько мы сэкономим на календарях!

О да, она точно влюбилась!

Вместо своей привычной школы, увитой плющом, на склоне холма над Манхассет-Вэлли, я той осенью пошел в ближайшую среднюю школу на окраине. Мне казалось, ее и назвали средней потому, что она находилась среди пустыни. Большая часть этой школы, как большая часть всей Аризоны, все еще строилась, и уроки проходили в вагончиках, установленных на цементные блоки. Под жарким солнцем вагончики к полудню раскалялись, словно плавильные печи, и мы с трудом могли дышать, не то что учиться.

Но это было меньшей из моих забот. После лета, проведенного с парнями, мой лонг-айлендский акцент стал куда заметнее. (Б’же, ну и жаааааара! В’пить бы сейчааааас ваааады!) Сильвестр Сталлоне по сравнению со мной звучал, как принц Чарльз, и мне казалось, что я говорю круто, но все школьные хулиганы старались поставить меня на место, подначивая и провоцируя на драки. Идя в класс, я только и слышал: «Так-так, вон он, этот Рокки Бальбоа-рингер», – и тут же кидался в бой. У меня была своя тактика – беречь зубы и нос, – но дрался я не со злобой, а с недоумением. Я не понимал, почему мальчишек в Аризоне волнует, как я произношу некоторые слова. Слова, которые помогли мне стать своим среди парней на Гилго, теперь мешали вписаться в новый коллектив. Например: в Аризоне «вода» произносили так, что оно рифмовалось с «беда», и надо мной смеялись, когда я тянул в нем «а». Ну и что тут такого? Воды в Аризоне все равно нет.

Не способствовало моей популярности и то, что у нас с мамой не было денег на одежду, а я вдруг начал расти. Рубашки трещали на мне по швам, а брюки превращались в шорты. «Бермуды», – называли их дети, тыча в меня пальцем. Эй, Ной-рингер, у нас что, потоп? Опять ассоциации с чертовой водой!

Но больше всего проблем возникало из-за моего имени. Джей Ар Мёрингер – как тут не смеяться! «Что, Джей Ар, – говорили дети, – твоя мамаша смогла себе позволить только две буквы?» Мою фамилию, Мёрингер, они спрягали, словно глагол на уроках испанского. Гомо-рингер. Джеронимо-рингер. Экономо-рингер. Проходимо-рингер. Каждое прозвище становилось поводом для новой драки, но самая кровавая случилась, когда один мальчишка назвал меня «Джуниор».