Нежный бар. История взросления, преодоления и любви

Каждый день я ждал прихода почты, хоть и понимал, что приемной комиссии требуется несколько месяцев для принятия решения. Единственное письмо, которое мы получили за это время, было от Шерил. Оно меня тронуло, потому что, как мне показалось, Шерил разрисовала листок символом Йеля, величественной буквой «Y», но при ближайшем рассмотрении я понял, что она просто изобразила бокалы для мартини в конце каждого предложения, иллюстрируя то, как проводит свободное время. Она встречается с Таким-то, которому нравится (бокал для мартини), а недавно познакомилась с Тем-то, и они засиделись за (бокал для мартини), и вся банда из «Публиканов» (бокалы для мартини) передает мне привет. В конце Шерил подписалась: «Выпей коктейль! Я уже пью! Целую, Шерил».

Наступила весна. В теплые ночи я выходил к каналу и представлял себе, что приемная комиссия как раз сегодня приняла решение на мой счет – а может, примет следующим утром или после обеда. Я смотрел на звезды, отражающиеся в темной воде, и на каждой загадывал желание. Пожалуйста. Пожалуйста. Я не знал, что буду делать, если не поступлю. На всякий случай я подал заявление в государственный университет Аризоны, но не испытывал в его отношении никакого энтузиазма. Если Йель отвергнет меня, думал я, лучше все бросить и рвануть на Аляску. Иногда я позволял себе развить эту фантазию: представлял, что канал – бурная река где-то на Юконе и я живу на ее берегах в деревянной хижине, посвящая все время чтению и рыбной ловле, питаюсь мясом гризли и даже не вспоминаю про Йель, разве что в снежные ночи, когда сижу у огня и вычесываю вшей из бороды, поглаживая своего пса по кличке Эли.

Когда я уходил с канала и возвращался в квартиру, мама обычно сидела на кухне за столом и работала. Мы с ней разговаривали – о чем угодно, кроме Йеля, – а потом я ложился в постель и слушал Синатру, пока не засну.

15 апреля пришло письмо. Мама положила его в центре стола. Мы могли бы так и смотреть на него весь день, если бы она не упросила меня его открыть. Я взял нож для разрезания конвертов, который она мне купила, когда мы ездили в Йель, и вскрыл послание. Стряхнул приставшую к листку луковую шелуху, развернул и прочитал про себя.

«Дорогой мистер Мёрингер, рады Вам сообщить, что приемная комиссия приняла решение предоставить Вам место в потоке 1986 года Йельского университета».

– Что там? – спросила мама.

Я продолжал молча читать.

«Также рады уведомить Вас, что Ваш запрос на стипендию удовлетворен».

– Скажи же! – взмолилась мама.

Я протянул ей письмо. О боже, воскликнула она, и на глаза у нее набежали слезы. Мама прижала листок к сердцу. Я схватил ее в объятия и закружил по гостиной, по кухне, а потом мы сели бок о бок у стола и перечитывали письмо раз за разом. Я выкрикивал его, пропевал, пока мы оба наконец не замолчали. Мы не могли ничего больше сказать. Не осмеливались, да и не было нужды. Мы оба верили в слова, но для того вечера, для того чувства достаточно было всего трех. Мы проникли внутрь.

Я позвонил деду и все рассказал. Настало время для главного звонка. В «Публиканы». Раньше я никогда не звонил дяде Чарли на работу, поэтому он сразу предположил худшее.

– Кто умер? – спросил он.

– Просто подумал, тебе интересно будет узнать, что твоего племянника приняли в Йель.

Пауза. До меня доносился гул голосов, бейсбольный матч по телевизору, звон бокалов.

– Вот это да, – сказал он. – Эй, вы все! Мой племянник поступил в Йель!

Дядя Чарли поднял повыше трубку, и я услышал радостные возгласы, за которыми последовало троекратное пьяное «Ура!».

В книжном я спокойно прошел в подсобку, словно собираясь получить чек за неделю. Билл и Бад читали. Я запомнил – и всегда буду помнить, – что Бад сидел на своем стуле и слушал симфонию Малера № 1.

– Есть новости? – спросил он.

– О чем? – спросил я.

– Сам знаешь, – сказал Билл.

– Ах, вы про это! Йель? Да, я прошел.

Оба они прослезились – почище моей мамы.

– Ну, придется ему поскрипеть мозгами, – сказал Билл Баду, пока тот утирал глаза, сморкался и нюхал кулак – все одновременно.

– Боже, боже, ему столько всего надо прочесть за это лето!

– Платона, – сказал Бад. – Он должен обязательно прочесть «Республику».

– Да-да, – подхватил Билл, – они начнут с греков, это совершенно точно. Но может, лучше попробовать пьесы? Эсхила, например. «Антигону»? «Птицы»?

– А как насчет Торо и Эмерсона? Эмерсон точно понадобится.

Они повели меня по магазину, сбрасывая сразу в две корзины книги без обложек.

В мой последний день на работе мы с Биллом и Бадом стояли в подсобке, ели бублики и пили шампанское. Прощальная вечеринка, но мне она почему-то напомнила похороны.

– Слушай, – сказал мне Билл, – мы тут с Бадом поговорили…

Они смотрели на меня, как на птицу в клетке, которую собираются вот-вот выпустить в дикую природу.

– Наверное, разумно будет, – продолжил Билл, – немного умерить твои ожидания.

– Ты выглядишь каким-то… напуганным, – заметил я.

Билл откашлялся.

– Мы просто подумали, есть такие вещи, к которым ты…

– Не совсем готов, – закончил Бад.

– Например?

– Разочарование, – без колебаний произнес Бад.