Нежный человек

– Дышать тяжело и кончилось пиво, сквозь дым сигаретный я вижу тебя. Вот так бы всю жизнь прожить нам красиво, но вырубаюсь медленно я. И вновь я брожу по лабиринтам снов…

Простецкий квадрат – лестница, второй блатной, первое баре, второе баре – до, ля, фа, соль. Песня Пети Матвеева, наш гимн.

У Пети день рождения, у него уже есть усы, но он все равно просит меня сходить с ним в "бублик", я самый высокий, мне продают.

Еще не было грандиозных очередищ, так минут на двадцать – тридцать. Петя говорил, что собрал рок-группу, музыканты есть, хорошо было бы заиметь саксофониста. Бля, думаю, нам еще всем в армию, едва бренчим "восьмиклассницу", какой на хер саксофонист!

– Группа будет называться "Подарок"

– Да ну нах…

Прошло много лет, этот человек есть в "Википедии" вместе со своим коллективом "Внезапный Сыч", только Пети уже нет с двухтысячного года. Где-то в начале девяностых я их видел в метро, Петя был в кожаном пальто, потертым на швах и с широким ремнем с двойными дырочками. Свита человек десять, по его лицу я понял, что он меня узнал, я сделал глазами – не парься, все нормально, я все понимаю.

Царство тебе небесное, твои песни будут в моем телефоне, пока я жив. И тебе царство небесное Свин Панк Всея Руси, я следую вашим заветам – жизнь проебана ха-ха, будущего нет.

Как-то я набрался смелости, решил прогуляться, зашел с Пяти углов. Самая обычная улица тот же серый асфальт и вонь из подворотен, телефонная будка без стекол, алкаши у магазина, бабушка смотрит из окна на первом этаже. Сердце замерло – дом номер тринадцать, улица Рубинштейна, никого.

Я шел по Невскому просветленный и мудрый – я был, я видел эту табличку "Дом народного творчества" и эти двери и длинную деревянную ручку с бронзовыми набалдашниками…

Люди, люди, люди на Невском все одинаковые старые и молодые, алкаши и непьющие, но все равно одинаковые. Как мои родители и родители моих друзей, нормальные и обычные, со всем согласные. Идут, почти маршируют.

Гостиный Двор, спекулянты в "тупорылых" куртках, кроссовках "минакат". Думской переулок заставлен "жигулями", деловой мир – официанты, таксисты, "мамины хуи", толстые дядьки в клетчатых кепках, выскакивающие из подсобок Елисеевского со свертками под мышкой. И я такой в голубой болоньевой курточке, выданной в ПТУ стою, курю.

Безумный был этот восемьдесят шестой, грохочущий. Челленджер, Чернобыль, комета Галлея. Как-то нам было насрать на все катастрофы мира. Мы ходили в клетчатых рубашках и вареных в хлорке джинсах, кеды варились в одной лохани вместе с джинсами. Мажоры щеголяли в гавайских рубахах, белые такие в пальмах с коротким рукавом, это было очень круто.

Через два года в первое после армии лето, я встретил Леху Марычева все в той же рубахе. Пальмы завяли, и сам Леха выгорел настолько, что не узнал меня. А может просто подходила его очередь – я шел мимо "стекляшки", везде очереди, за любой фигней, талоны, талоны на водку, хлеб, стиральный порошок. Я пошел дальше по улице Софьи Перовской, из всех окон "Ласковый май", в сумке приятно булькало "счастье" ноль пять и две по ноль семь, мне западло было маяться в очередях. До самой эпохи "Рояля" я покупал бухло у спекулянтов. Помню, обернулся, "стекляшка" опоясанная тройной очередью, Марыча уже не видно, засосало толпой в кафельные недра магазина. Вернуться? Налить? Интересно же, как они тут два года.

Я махнул рукой и пошагал дальше.

Осенью того же года я женился и переехал к жене на проспект Большевиков, никого с ФРГ я больше не видел…

Кира переживает за Донецк. Она сидит у меня на кровати, смотрит новости, показывают старушек в разгромленных домах.

Потом помогает мне заклеивать окна, говорит, что выходит замуж, что ее "увезут по осени", что беременна.

Планшет проебан, не беда, теперь у нее есть Лепешка молодой бомж, я их и раньше видел вместе. Они очень похожи Лепешка бородатый, в разных ботинках, у Киры на кроссовках вместо шнурков проволока, черные джинсы блестят от грязи, их можно принять за кожаные. Интересно, она ебется с ним? Не может быть.

Каждое утро топчут банки во дворе, рядом куча металлолома собранного по помойкам. Этого хватает на пару бомж-пакетов и поллитра разведенного спирта.

Как-то вижу – идут. Полные карманы конфет, у Лепехи слюни шоколадные висят. Кира высыпала мне в ладонь, дорогие конфетины – "трюфеля", "золотая Москва"

– Еще водка есть, будешь?

– Откуда?!

– С кладбища…

Лепешка захихикал, достал из карманов несколько недопитых бутылок, были еще бутерброды.

– Сегодня много похорон, удачно сходили…

Октябрь. Грязь, дождь круглые сутки. Тоска. Ничего не хочется. Надо убить мышь, каждую ночь это ничтожество шуршит попискивая, что-то грызет под тумбочкой, залить "макрофлексом" все ее норки.

Киру не видел несколько дней, думал шляется где-нибудь, как обычно. Но по вечерам горел свет в ее окне, заболела, наверное. Звоню.

– Ну, ч-ты?

– Сдохну сегодня.

– Так заходи, налью.

– Мне не встать, зайди сам. Дверь открыта.